Букша дом который построим мы

Ксения Букша

Дом, который построим мы

Роман

Если знаешь, не говори;

Если говоришь — не записывай;

Если написал — не подписывайся;

А если и знаешь, и говоришь,

и пишешь, и подписываешься

не удивляйся.

Народная мудрость

Глава 1: На троих

Почему я должен говорить тише

Вообще — должен я кому здесь

Я хочу тоже в полный рост, слышишь

Почему ложью я продернут весь

Почему я должен занижать курсы

И платить втрое за любой товар

Я люблю солнце — мне велят «Щурься»

Говорят «Стройся» и «Фильтруй базар»

И не то чтобы я такой неслух

И не то чтобы больше всех хочу

Но земли утроба просто лопнет, если

Я хотя бы на пробу вдруг замолчу

Я могу только изо всех орудий

По природе столько мне дано огня

И меня такого не возьмут в люди

Не пристроить к делу такого меня

Пропаду, как последний дурень

Истеку, как мягкое олово

Не расти всем колосьям в уровень

Не запудрить цыгану голову

Хорошие мысли кому попало в голову не приходят. Мысль ищет такую голову, которая, во-первых, сможет ее оценить. Во-вторых, сможет ее реализовать. В-третьих, не свихнется. Правда, мысли иногда ошибаются и приходят в голову неподходящим людям. От этого все беды.

Но наша мысль была умненькая девочка.

Она долго-долго летала вокруг Земли, выбирая, куда бы ей приземлиться, и выбрала не блаженные Штаты, не жаркую какую-нибудь Малайзию, а Санкт-Петербург. В Петербурге был о ту пору медовый сентябрьский вечер, сумерки и огни, листья всех оттенков, вихри ветра. Мысль приземлилась, осмотрелась и отправилась выпить пива в бар «Корсар», что на улице Малой Морской. Там она заказала себе пива и завертела головой по сторонам. По стенам были развешаны картинки с пиратами, нарисованные карандашом и как бы потрепанные. Бар заполнялся народом.

В центре зала играл гитарист, которого звали Ян Владиславович Веселуха.

Вокруг него светился воздух благородным дымным ореолом, и сиял он, и почти не двигался, только руки ходили, одна — по грифу, левая, а другая, правая, так била-молотила вверх и вниз, словно бы Веселуха зверька какого мучил. Яну Веселухе было на вид лет тридцать пять, хотя на самом деле гораздо больше. Есть слова: «Хорошо сохранился», но только Веселуха — не хранился.

Веселуха играл на гитаре вещь собственного сочинения, она называлась «Венецианский карнавал», и звучала по-разному в зависимости от настроения исполнителя. В тот день уже первые три аккорда прозвучали как «хрясь! и эх!», и дальше пошло лихо. Гитарист с лютым мастерством вдавался во все завитки, кидало его в синкопы — жаркий нрав был у этой музыки — но при этом сам-то Ян Веселуха сидел как влитой, не тряс сивыми волосами с металлическим отблеском, не откидывался назад.

— А кто такой Ян Веселуха? — спросила любопытная мысль у мирового Ума.

— Физик, — ответил ей мировой Ум.

— А почему же он тогда играет в баре на гитаре? — удивилась мысль. — Он что, плохой физик?

— Перекрестись, он отличный физик! Он гениальный физик, если хочешь знать. — К нему в голову приходили такие мысли!

Здесь было названо с полдюжины довольно известных в физических кругах концепций. Мысль зарделась; ей бы, конечно, хотелось оказаться в такой хорошей компании, но ее смущала практическая сторона дела.

— Меня смущает практическая сторона дела, — пискнула мысль, положив ножку на ножку. — Ведь если он — гениальный физик, а сам играет в баре на гитаре, значит, он — русская рохля и не может извлечь прибыль из своего гения. Мало нашего брата сгинуло в безвестности, приходя в голову таким дуракам?

Веселуха играл, волнами расходились от него металлические вихри. Гитарист как будто был центром помещения, а вокруг вращалась вся окружающая жизнь, с вкусными запахами, салатами и разными людьми.

— Он не рохля и не дурак. Просто его лавочка прогорела, — ответил Мировой Ум. — А в баре на гитаре он тоже не просто так играет. Ты послушай.

Мысль вслушалась: от «Венецианского карнавала» хотелось пить дорогое вино и тратить деньги: в самый раз для бара. Бились рыбы в темных омутах, и герцог приводил свои войска в долину, и молния из тугих жарких туч била в ненасытную землю.

— Он что, всегда был таким?

— Его сделали профессором в двадцать восемь лет. В советское время продавцы в магазинах приносили ему со склада все, что там было. Женщины встают в позу, только завидев его на пути, — расхваливал Мировой Ум.

— Ну-ну, — хмыкнула мысль. — Тоже мне! Это ведь не он, а его мысли!

— Нет, дорогая, это его душа.

Мысль положила острые локотки на стол и вздохнула. Если все обдумать, то человек-то весьма и весьма сомнительный. А если не обдумывать, то теплые серые волны с серебристыми искрами, и хоть на Колыму за ним готова.

— Ян Веселуха, — повторяла она, — Ян Веселуха. Разве это русское имя Ян?

— Ты, кажется, придираешься, — хохотнул Мировой Ум.

— Ладно, а чем конкретно он занимается в физике? — спросила мысль.

— Временем, — ответил Мировой Ум и отключился.

Но ведь время — не стихия, не субстанция. В нем, как в доме, живут люди. Время не накормишь музыкой, даже такой благородной и уверенной. Время не зальешь светом призрачным. Нужно решить трижды триста задач и построить железный замок на бетонном острове. Об этом думал Веселуха, глядя своими серыми глазами на ночь, этого он желал всем сердцем, и грозная лилась музыка с его струн, как будто свежим и дымным ветром в грозу веяло. Вечер делался гуще и пьянее, и даже пираты на картинках опьянели, — валялись под столами и прижимались к пушкам да мачтам. Снаружи был заманчивый и медовый сентябрьский вечер.

А мысль слушала его, и пила пиво, и закусывала мало.

Наконец, ночь вступила в свои права, народ разошелся. Свечи все потухли у картинок, и пираты стали в темноте творить свои пиратские непотребства (блевать на палубу, склонять головы на продажные груди).

Мысль поняла, что через секунду будет поздно. Она поднялась с дубовой лавки, оплатила счет, кинулась за Веселухой вслед и влетела ему в правое ухо.

Так по пьянке связала она свою судьбу с этим человеком, о чем не раз потом жалела.

— Ага, — сказал Веселуха в восторге, остановившись и глядя вверх, — зуб даю на холодец, что мне пришла в голову замечательная мысль. Теперь бы ее не просрать.

А мысль-то была, на взгляд неискушенного человека, довольно прозаична, и ничего в ней не было, казалось бы, сверхъестественного. Это была идея прибора для определения редких и рассеянных элементов в любом составе, твердом, жидком или газообразном, по излучению, которое исходит от этих элементов. Словом, не более чем новый тип рентгеновского флуоресцентного аппарата, простого и бесхитростного, с присущими ему рентгеновской трубкой, кристаллической дифракционной решеткой, отбирающей определенные виды излучения, и детектором, регистрирующим импульсы, исходящие от объекта излучения. Все это, плюс сам объект излучения, будь то вода, фальшивая банкнота или речной песок, должно было иметь взаимное расположение. Вот и все; мысль была, конечно, хорошая, она даже вполне тянула на изобретение. Но приди она в голову не Веселухе, а кому-нибудь другому, нечего было бы про нее говорить.

— Записывать! — скомандовал громким шепотом Михаил Николаевич Рябинин, лучший друг Веселухи, — записывать, тять перетять, ыть твою ллять! Где бумажка! Карандашик! Писать давай!

— Зачем писать, — хрипло отозвался Веселуха, — они шептались, чтобы не разбудить многочисленных детей Рябинина, а также жену и тещу, спавших тут же, — давай сначала дернем по маленькой.

— Нет, давай писать! — голос Рябинина сорвался на суворовского петуха. — Пор-рядок должен быть, сять-пересять!

— Писать не будем, — пререкался Веселуха, — в Англии конституция неписаная, и вообще, все хорошее — неописуемо, а мысль изреченная есть ложь. Вот ты напишешь, и главное мы потеряем.

— Что же надо сделать, чтобы его не потерять? — ядовитым шепотом осведомился Рябинин.

— Закрепителя дернуть! — просипел Веселуха.

Рябинин выпустил изо рта клуб дыма и потушил окурок о купидона, голубевшего во мраке на столе. Он жил в большой комнате на шестом этаже в старом доме, а кресло, в котором теперь сидел Веселуха, было еще старее, чем дом, — в том кресле сидел еще предок Рябинина, угодивший при Бироне на плаху «за справедливый нрав» (за интриги и заговоры).

— Ты оффуел, — зловеще прошипел Рябинин, шаря по столу обеими руками в поисках карандаша и бумажки. — Тебя Родина не простит!

— Мастерство не пропьешь, — возразил Веселуха.

Наконец, искомый карандашик был обретен; Рябинин стиснул его и принялся при неверном свете фонаря, на подоконнике, заносить концепцию Веселухи на бумажку. Так прошло десять минут; потом Рябинин вгляделся в написанное и чертыхнулся.

— Ну че, не нравится? — ехидно прошелестел Веселуха из недр кресла. — Я предупреждал, что так будет. Давай, неси закрепитель.