Кто давал дома построить там где лес был над рекою
Сельский роман. Глава 31.
— Я в Брянске живу. Зовут Наталья. Сюда на лето к матери приезжаю , – заговорила женщина, заканчивая работу. Вот, не поверите: В хате у матери стиральная машина есть. Хорошая — сама отполаскивает и отжимает. А мне в речную воду хочется белье окунуть . В этой воде, словно мои руки отдыхают. Я после машины, белье на кладку несу, заново полоскать. После этой воды оно такое ароматное, пахнет свежестью .
Наталья одернула подол и сложила скрученные валики простыней в таз. – Я в городе, бывает, достаю белье из машины стиральной и это место вспоминаю, аж , плакать хочется! Не поверите, по речке этой в городе тоскую, по хорошей воде . У меня кожа на руках сохнет от водопроводной .
Женщина вышла на траву босыми ногами и стала надевать тапки. Поближе посмотрев на Славу , она спросила, прищурив глаз:
— А ты не тот приезжий парень, что около щеточной фабрики живет?
— Тот. Славка я , из Воронежа, – представился Слава.
— А я недалеко, ближе к центру, живу. Слышала я о тебе, что ты экстрасенс. Люди говорят. Или брешут ?
— Брешут ! – засмеялся Слава. — Неправда это. Дядя Костя и Зоя сплетни распустили.
— А жаль. Тут много запойных мужиков, как Витек . Всем им надо мозги поправить , чтобы пили меньше , а работали больше!
Елена заливисто засмеялась , откинув назад голову, и взмахнув хвостом своих волос . – Экстрасенс! Я тоже слышала эту историю. Еще говорят, что дед Савелий тебе колдовскую силу передал!
— И ты туда же! – возмутился Славка.
— Извини. Я считаю, что ты стал объектом для обычных деревенских домыслов , — сказала Лена, перестав смеяться. И дед Савелий — безобидный старичок, хотя, с непростым, замкнутым , характером. Ничего в нем нет колдовского.
— Ну, что ж , – с сожалением сказала женщина, — здесь люди поговорить любят. Чего только не придумают…
Она оправила влажное платье. — До свидания.
Ушла, плавно покачивая широкими бедрами, к одному из которых был прижат таз с бельем.
Елена разулась, присела на влажные доски кладки, опустилась, как и Наталья, на колени, подстелив под них мокрое полотенце ; подняла выше подол своего сарафана и приступила к полосканию . Сарафан девушки было открытым, держался на теле лишь на тонких лямках , и полностью открывал нежные, загорелые плечи. Слава лежал совсем рядом на траве и с интересом наблюдал за ее красивыми, женственными движениями. Его мужское воображение дорисовывало линии тела, скрывающиеся под тонким ситцем сарафана. Лена нарочно сильно бросила в воду скрученную простынь. Брызги прохладной воды обдали Славу. Он засмеялся и снял футболку.
— Окунуться, что ли? Как водичка?
— Хорошая. Я бы тоже окунулась, но купальника на мне нет.
Белый пододеяльник Лена плюхнула в воду , и он расправился по ходу чуть заметного течения . Тяжелый ! – воскликнула Лена. Иди , помогай тянуть!
Слава быстро скинул с себя джинсы и сандалии и зашел на кладку, помогая бултыхать пододеяльник в воде. Затем они вместе, с двух сторон взявшись, выкручивали из него воду и смеялись. Теплая вода лилась на босые ноги.
— Ой, мамочка, как искупаться охота! – запищала с восторгом Лена. — Ой , я не вынесу, прыгну в платье! Все равно уже, вся мокрая…
Чистое белье было сложено в таз, мыльную воду уносило медленное течение, и Слава прямо с мостика спрыгнул в воду. Он нащупал ногами дно. — Смотри! Мне по плечи. – Встал и протянул Лене руки. – Прыгай сюда. Я поддержу. Соблазн искупаться был так велик, что Лена с мостика решительно опустилась в воду , прямо в расставленные руки парня. Он обнял ее в воде, придерживая, потому что понимал, что ноги девушки не достанут дна. – Мне по плечи, а тебе выше головы будет.
Лена повисла на шее у Славы. Широкая короткая юбка надулась и всплыла над водой вокруг плеч, но тут же стала намокать и опускаться к телу. Парень увидел близко ее восторженные глаза, и капельки воды на нежных щеках.
– Плавать умеешь? – спросил он изменившимся голосом, чувствуя тело девушки под водой, соприкасающееся с его телом. На мгновение девушке захотелось допустить парня поближе. Но тут же она мысленно приказала себе: « Нельзя!».
Девушка не могла позволить себе такую вольность. Она имела сильный характер и знала, что этот парень скоро уедет. Вероятно, он очень быстро забудет этот момент.
— Да. Умею по – собачьи , – ответила Лена. Отделившись, отпустила шею Славы , и поплыла к противоположному берегу неширокой голубой глубины , мелкими гребками разводя руки. Слава поплыл за ней.
На противоположном берегу, большой колхозный луг простирался до самого леса. Недавно скошенная трава, собранная в ароматные скирды, благоухала полевыми цветами, отдающими свой последний аромат солнечному дню.
— Придется домой огородами бежать, чтобы люди не видели, состояние моей одежды ! – сказала Лена, садясь на траву . Под мокрым сарафаном угадывалась красота девичьего тела .
Слава стоял рядом, стараясь не задерживать взгляд на соблазнительных линиях . Потому что, боялся показаться наглым. Он устремил свой взгляд вдаль, наслаждаясь прохладой после купания , и оглядывая окрестности берега.
— Ты не знаешь, почему деревня называется Елена?
— Слышала историю. Говорят, что в давние времена, несколько сотен лет назад , эта речка была широкой и полноводной. Вот этот большой луг и даже, твой огород – там было русло реки. Но, потом с течением лет, река мельчала и усыхала , от нее осталась вот такая маленькая речка. Под землей этих лугов можно обнаружить много ракушечника – мелкого и крупного. Лена плавным движением руки обвела живописный лог, покрытый ковром луговых цветов и зелени. – А здесь, под небольшим слоем земли залежи белого песка. Эта равнина была когда – то рекой. Представляешь?
— Да. Помню, что в детстве об этом слышал. Я вспомнил, что бабушка рассказывала, что было время, когда река была такой широкой, что по ней грузовые баржи ходили. А после революции, когда построили в деревне щеточную фабрику, то продукцию на специальных плотах вниз по реке сплавляли…
— Ну вот, и я об этом знаю. А до этого, когда еще Русью правили цари, здесь на берегу реки , жил в землянке старец. Он был известен в народе тем, что умел предсказывать будущее и брал милостыню только у хороших людей. Великая княгиня Елена со своим мужем ехала через эту местность на богомолье и, услышав о старце, посетила его жилище. Она зашла в бедную лачугу старика за тем, чтобы дать ему монеты, которые всегда носила с собой для того, чтобы раздавать бедным людям милостыню. Княгиня страдала бездетностью в течение многих лет после замужества, и хотела узнать : будут ли у них с князем наследники ? Кроме того, ей хотелось проверить, сочтет ли старец ее хорошим человеком, или откажется от милостыни. Старец взял монеты , и предсказал Елене рождение сына, который станет царем на Руси . Я смотрела в интернете все, что касается этой истории. Оказалось, что этот царь – Иван Грозный.
Лена уселась на траву, а Слава, заинтересованный ее рассказом, присел рядом.
— Удивительно, что мать человека, известного своей необычайной жестокостью, была очень доброй женщиной. Судя по тому, что она волновалась за то, возьмет ли у нее старец деньги. Вероятно для нее, было важным подтверждение своей добропорядочности.
Лена устремила свой мечтательный взгляд на медленно текущую, переливающуюся под лучами солнца, речную воду. – А ты не думал о том, что в прошлые и настоящие времена живут все те же люди? Если не брать в счет национальности, границы, исторические условия, а в общем, подумать обо всех живущих на земле. То можно предположить : соотношение добрых и злых, жестоких и милосердных людей было всегда одинаковым.
— Нет. Не думал, — удивленно и тихо произнес Слава. – То есть, ты хочешь сказать, и другие люди, и мы с тобой, уже, когда-то жили?
— Да. Но, мы не помним этого.
— Я читал что-то подобное у Куприна.
— Суламифь ? Версия о том, что сердца влюбленных будут стремиться друг к другу и в следующей жизни , но будут принадлежать уже, другим людям – человекам…
Лена смутилась. Она поняла, что разговор становится неприлично откровенным. Что это она? С чужим, едва знакомым человеком, заговорила на такие темы?
— У Куприна идея произведения сводится к теме любви. Но, я не об этом … Стесняясь своего откровения, Лена отстранилась, пересев с травы на пень от недавно спиленной березы, находящийся на расстоянии шага от собеседника. – Понимаешь, во все времена были и жестокие и милосердные люди. И, спасение человечества в том, что добра на свете больше чем зла.
— Понимаю. Значит, старец предсказал рождение Ивана Грозного. И это предсказание состоялось примерно, в этой местности, но сотни лет назад…
— Да. Княгиня так обрадовалась, что приказала своим слугам построить старцу рубленую хату , вместо его землянки. С этой хаты началась на этом месте деревня. После этого , вскоре, у Княгини родилось двое сыновей , — один, за другим; и она в благодарность за предсказание, на благотворительные средства , построила здесь сиротский дом . Этот дом стали называть « Еленин дом » . Потом , еще до революции, дом был разрушен, а название « Елена » , так и прикрепилось к деревне. Кстати, и на месте сиротского дома, уже в девятнадцатом веке был построен , продолжая память этих мест, интернат для сирот. Ты его знаешь, в центре села, за почтой здание одноэтажное. Маленький интернат, всего на тридцать детей. Несколько лет назад , его закрыли по причине нехватки средств на содержание и аварийного состояния старого здания. Персонал распустили, а детей распределили по областным интернатам …
Источник
Стихотворение, за которое Маяковскому можно дать нобелевскую премию мира
Литературный журнал «Ритмы вселенной»
Владимир Маяковский фигура в русской литературе неоднозначная. Его либо любят, либо ненавидят. Основой ненависти обычно служит поздняя лирика поэта, где он воспевал советскую власть и пропагандировал социализм. Но со стороны обывателя, не жившего в ту эпоху и потока времени, который бесследно унёс многие свидетельства того времени, рассуждать легко.
Маяковский мог бы не принять советскую власть и эмигрировать, как это сделали многие его коллеги, но он остался в России до конца. Конец поэта печальный, но он оставался верен своим принципам, хотя в последние годы даже у него проскальзывают нотки недовольства положением вещей.
То, что начнет твориться в советской России после 30-х годов, поэт уже не увидит.
Стихотворение «Хорошее отношение к лошадям» было написано в 1918 году. Это время, когда ещё молодой Маяковский с восторгом принимает происходящие в стране перемены и без капли сожаления прощается со своей богемной жизнью, которую вёл ещё несколько лет назад.
Кобыла по имени «Барокко». Фото 1910 года.
Большой поэт отличается от малого не умением хорошо рифмовать или мастерски находить метафоры, и уж точно не количеством публикаций в газетах и журналах. Большой поэт всегда берётся за сложные темы, которые раскрывает в своей поэзии — это даётся далеко не каждому, кто умеет писать стихи. Большой поэт видит не просто голод, разруху, когда люди видят голод и разруху. Он видит не роскошь и сытую жизнь, когда люди видят роскошь и сытую жизнь — подмечает те детали, мимо которых простой обыватель пройдёт мимо и не заметит ничего.
А Маяковский всю жизнь презирал мещанство и угодничество и очень хорошо подмечал тонкости своего времени.
О самой поэзии он выскажется так:
Поэзия — вся! — езда в незнаемое.
Поэзия — та же добыча радия.
В грамм добыча, в год труды.
Изводишь единого слова ради
тысячи тонн словесной руды.
В стихотворении (оно будет ниже) поэт напрямую обращается к животному. Но это обращение служит неким метафорическим мостом, который должен только усилить накал, происходящий в стихе и показать обычному обывателю всю нелепость и жестокость ситуации. Случаи жестокого обращения с лошадьми были часты в это время. Животных мучали до последнего, пока те действительно не падали замертво прямо на дорогах и площадях. И никто этого не пресекал. Это считалось нормой.
Животное же не человек…
Извозчики времён Маяковского.
Предлагаем вашему вниманию стихотворение «Хорошее отношение к лошадям», за которое по праву можно дать премию мира. Кстати, нобелевку в 2020 году получила американская поэтесса Луиза Глик. Аведь многие тексты Маяковского не хуже, и они то как раз о борьбе – борьбе за свободу и за равное существование на нашей планете.
Маяковский вдохновил множество хороших людей — именно поэтому его помнят и любят до сих пор.
Будь ты хоть человек, а хоть лошадка, которая отдаёт всю себя ради общей цели. Пусть поэт и обращается к лошади, но главную свою мысль он хочет довести до людей, которые стали слишком чёрствыми и жестокими.
Миру мир!
Хорошее отношение к лошадям
Били копыта,
Пели будто:
— Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.-
Ветром опита,
льдом обута
улица скользила.
Лошадь на круп
грохнулась,
и сразу
за зевакой зевака,
штаны пришедшие Кузнецким клёшить,
сгрудились,
смех зазвенел и зазвякал:
— Лошадь упала!
— Упала лошадь! —
Смеялся Кузнецкий.
Лишь один я
голос свой не вмешивал в вой ему.
Подошел
и вижу
глаза лошадиные…
Улица опрокинулась,
течет по-своему…
Подошел и вижу —
За каплищей каплища
по морде катится,
прячется в шерсти…
И какая-то общая
звериная тоска
плеща вылилась из меня
и расплылась в шелесте.
«Лошадь, не надо.
Лошадь, слушайте —
чего вы думаете, что вы их плоше?
Деточка,
все мы немножко лошади,
каждый из нас по-своему лошадь».
Может быть,
— старая —
и не нуждалась в няньке,
может быть, и мысль ей моя казалась пошла,
только
лошадь
рванулась,
встала на ноги,
ржанула
и пошла.
Хвостом помахивала.
Рыжий ребенок.
Пришла веселая,
стала в стойло.
И всё ей казалось —
она жеребенок,
и стоило жить,
и работать стоило.
И стоило жить, и работать стоило!
Лайк и подписка — лучшая награда для канала.
Источник
Бирюк. Иван Тургенев
Читать 16 минут…
Я ехал с охоты вечером один, на беговых дрожках. До дому ещё было вёрст восемь; моя добрая рысистая кобыла бодро бежала по пыльной дороге, изредка похрапывая и шевеля ушами; усталая собака, словно привязанная, ни на шаг не отставала от задних колёс. Гроза надвигалась. Впереди огромная лиловая туча медленно поднималась из-за леса; надо мною и мне навстречу неслись длинные серые облака; ракиты тревожно шевелились и лепетали. Душный жар внезапно сменился влажным холодом; тени быстро густели. Я ударил вожжой по лошади, спустился в овраг, перебрался через сухой ручей, весь заросший лозинками, поднялся в гору и въехал в лес. Дорога вилась передо мною между густыми кустами орешника, уже залитыми мраком; я подвигался вперёд с трудом. Дрожки прыгали по твердым корням столетних дубов и лип, беспрестанно пересекавшим глубокие продольные рытвины — следы тележных колес; лошадь моя начала спотыкаться. Сильный ветер внезапно загудел в вышине, деревья забушевали, крупные капли дождя резко застучали, зашлёпали по листьям, сверкнула молния, и гроза разразилась. Дождь полил ручьями. Я поехал шагом и скоро принуждён был остановиться: лошадь моя вязла, я не видел ни зги. Кое-как приютился я к широкому кусту. Сгорбившись и закутавши лицо, ожидал я терпеливо конца ненастья, как вдруг, при блеске молнии, на дороге почудилась мне высокая фигура. Я стал пристально глядеть в ту сторону — та же фигура словно выросла из земли подле моих дрожек.
— Кто это? — спросил звучный голос.
— А ты кто сам?
— Я здешний лесник.
Я назвал себя.
— А, знаю! Вы домой едете?
— Домой. Да видишь, какая гроза…
— Да, гроза, — отвечал голос.
Белая молния озарила лесника с головы до ног; трескучий и короткий удар грома раздался тотчас вслед за нею. Дождик хлынул с удвоенной силой.
— Не скоро пройдёт, — продолжал лесник.
— Что делать!
— Я вас, пожалуй, в свою избу проведу, — отрывисто проговорил он.
— Сделай одолжение.
— Извольте сидеть.
Он подошел к голове лошади, взял ее за узду и сдернул с места. Мы тронулись. Я держался за подушку дрожек, которые колыхались, «как в море челнок», и кликал собаку. Бедная моя кобыла тяжко шлёпала ногами по грязи, скользила, спотыкалась; лесник покачивался перед оглоблями направо и налево, словно привидение. Мы ехали довольно долго; наконец мой проводник остановился: «Вот мы и дома, барин», — промолвил он спокойным голосом. Калитка заскрипела, несколько щенков дружно залаяло. Я поднял голову и при свете молнии увидал небольшую избушку посреди обширного двора, обнесённого плетнем. Из одного окошечка тускло светил огонёк. Лесник довёл лошадь до крыльца и застучал в дверь. «Сичас, сичас!» — раздался тоненький голосок, послышался топот босых ног, засов заскрипел, и девочка лет двенадцати, в рубашонке, подпоясанная покромкой, с фонарем в руке, показалась на пороге.
— Посвети барину, — сказал он ей, — а я ваши дрожки под навес поставлю.
Девочка глянула на меня и пошла в избу. Я отправился вслед за ней.
Изба лесника состояла из одной комнаты, закоптелой, низкой и пустой, без полатей и перегородок. Изорванный тулуп висел на стене. На лавке лежало одноствольное ружье, в углу валялась груда тряпок; два больших горшка стояли возле печки. Лучина горела на столе, печально вспыхивая и погасая. На самой середине избы висела люлька, привязанная к концу длинного шеста. Девочка погасила фонарь, присела на крошечную скамейку и начала правой рукой качать люльку, левой поправлять лучину. Я посмотрел кругом — сердце во мне заныло: не весело войти ночью в мужицкую избу. Ребёнок в люльке дышал тяжело и скоро.
— Ты разве одна здесь? — спросил я девочку.
— Одна, — произнесла она едва внятно.
— Ты лесникова дочь?
— Лесникова, — прошептала она.
Дверь заскрипела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял фонарь с полу, подошёл к столу и зажег светильню.
— Чай, не привыкли к лучине? — проговорил он и тряхнул кудрями.
Я посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца. Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Чёрная курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза. Он слегка упёрся руками в бока и остановился передо мною.
Я поблагодарил его и спросил его имя.
— Меня зовут Фомой, — отвечал он, — а по прозвищу Бирюк. [Бирюком называется в Орловской губернии человек, одинокий и угрюмый.]
— А, ты Бирюк?
Я с удвоенным любопытством посмотрел на него. От моего Ермолая и от других я часто слышал рассказы о леснике Бирюке, которого все окрестные мужики боялись как огня. По их словам, не бывало ещё на свете такого мастера своего дела: «Вязанки хворосту не даст утащить; в какую бы ни было пору, хоть в самую полночь, нагрянет, как снег на голову, и ты не думай сопротивляться, — силен, дескать, и ловок как бес… И ничем его взять нельзя: ни вином, ни деньгами; ни на какую приманку не идет. Уж не раз добрые люди его сжить со свету собирались, да нет — не дается».
Вот как отзывались соседние мужики о Бирюке.
— Так ты Бирюк, — повторил я, — я, брат, слыхал про тебя. Говорят, ты никому спуску не даешь.
— Должность свою справляю, — отвечал он угрюмо, — даром господский хлеб есть не приходится.
Он достал из-за пояса топор, присел на пол и начал колоть лучину.
— Аль у тебя хозяйки нет? — спросил я его.
— Нет, — отвечая он и сильно махнул топором.
— Умерла, знать?
— Нет… да… умерла, — прибавил он и отвернулся.
Я замолчал; он поднял глаза и посмотрел на меня.
— С прохожим мещанином сбежала, — произнёс он с жестокой улыбкой. Девочка потупилась; ребёнок проснулся и закричал; девочка подошла к люльке. — На, дай ему, — проговорил Бирюк, сунув ей в руку запачканный рожок. — Вот и его бросила, — продолжал он вполголоса, указывая на ребенка. Он подошел к двери, остановился и обернулся.
— Вы, чай, барин, — начал он, — нашего хлеба есть не станете, а у меня окромя хлеба…
— Я не голоден.
— Ну, как знаете. Самовар бы я вам поставил, да чаю у меня нету… Пойду посмотрю, что ваша лошадь.
Он вышел и хлопнул дверью. Я в другой раз осмотрелся. Изба показалась мне ещё печальнее прежнего. Горький запах остывшего дыма неприятно стеснял мне дыхание. Девочка не трогалась с места и не поднимала глаз; изредка поталкивала она люльку, робко наводила на плечо спускавшуюся рубашку; ее голые ноги висели, не шевелясь.
— Как тебя зовут? — спросил я.
— Улитой, — проговорила она, ещё более понурив своё печальное личико.
Лесник вошёл и сел на лавку.
— Гроза проходит, — заметил он после небольшого молчанья, — коли прикажете, я вас из лесу провожу.
Я встал. Бирюк взял ружье и осмотрел полку.
— Это зачем? — спросил я.
— А в лесу шалят… У Кобыльего Верху дерево рубят, — прибавил он в ответ на мой вопрошающий взор.
— Будто отсюда слышно?
— Со двора слышно.
Мы вышли вместе. Дождик перестал. В отдалении ещё толпились тяжёлые громады туч, изредка вспыхивали длинные молнии; но над нашими головами уже виднелось кое-где темно-синее небо, звёздочки мерцали сквозь жидкие, быстро летевшие облака. Очерки деревьев, обрызганных дождём и взволнованных ветром, начинали выступать из мрака. Мы стали прислушиваться. Лесник снял шапку и потупился. «Во… вот, — проговорил он вдруг и протянул руку, — вишь какую ночку выбрал». Я ничего не слышал, кроме шума листьев. Бирюк вывел лошадь из-под навеса. «А этак я, пожалуй, — прибавил он вслух, — и прозеваю его». — «Я с тобой пойду… хочешь?» — «Ладно, — отвечал он и попятил лошадь назад, — мы его духом поймаем, а там я вас провожу. Пойдемте».
Мы пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?» Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг, ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался.
— Повалил… — пробормотал Бирюк.
Между тем небо продолжало расчищаться; в лесу чуть-чуть светлело. Мы выбрались наконец из оврага. Подождите здесь», — шепнул мне лесник, нагнулся и, подняв ружье кверху, исчез между кустами. Я стал прислушиваться с напряжением. Сквозь постоянный шум ветра чудились мне невдалеке слабые звуки: топор осторожно стучал по сучьям, колеса скрипели, лошадь фыркала… «Куда? стой!» — загремел вдруг железный голос Бирюка. Другой голос закричал жалобно, по-заячьи… Началась борьба. «Вре-ешь, вре-ешь, — твердил, задыхаясь, Бирюк, — не уйдешь…» Я бросился в направлении шума и прибежал, спотыкаясь на каждом шагу, на место битвы. У срубленного дерева, на земле, копошился лесник; он держал под собою вора и закручивал ему кушаком руки на спину. Я подошел. Бирюк поднялся и поставил его на ноги. Я увидел мужика, мокрого, в лохмотьях, с длинной растрёпанной бородой. Дрянная лошадёнка, до половины закрытая угловатой рогожкой, стояла тут же вместе с тележным ходом. Лесник не говорил ни слова; мужик тоже молчал и только головой потряхивал.
— Отпусти его, — шепнул я на ухо Бирюку, — я заплачу за дерево.
Бирюк молча взял лошадь за холку левой рукой; правой он держал вора за пояс: «Ну, поворачивайся, ворона!» — промолвил он сурово. «Топорик-то вон возьмите», — пробормотал мужик. «Зачем ему пропадать!» — сказал лесник и поднял топор. Мы отправились. Я шел позади… Дождик начал опять накрапывать и скоро полил ручьями. С трудом добрались мы до избы. Бирюк бросил пойманную лошадёнку посреди двора, ввёл мужика в комнату, ослабил узел кушака и посадил его в угол. Девочка, которая заснула было возле печки, вскочила и с молчаливым испугом стала глядеть на нас. Я сел на лавку.
— Эк его, какой полил, — заметил лесник, — переждать придётся. Не хотите ли прилечь?
— Спасибо.
— Я бы его, для вашей милости, в чуланчик запер, — продолжал он, указывая на мужика — да вишь, засов…
— Оставь его тут, не трогай, — перебил я Бирюка.
Мужик глянул на меня исподлобья. Я внутренне дал себе слово во что бы то ни стало освободить бедняка. Он сидел неподвижно на лавке. При свете фонаря я мог разглядеть его испитое, морщинистое лицо, нависшие жёлтые брови, беспокойные глаза, худые члены… Девочка улеглась на полу у самых его ног и опять заснула. Бирюк сидел возле стола, опершись головою на руки. Кузнечик кричал в углу… дождик стучал по крыше и скользил по окнам; мы все молчали.
— Фома Кузьмич, — заговорил вдруг мужик голосом глухим и разбитым, — а, Фома Кузьмич.
— Чего тебе?
— Отпусти.
Бирюк не отвечал.
— Отпусти… с голодухи… отпусти.
— Знаю я вас, — угрюмо возразил лесник, — ваша вся слобода такая — вор на воре.
— Отпусти, — твердил мужик, — приказчик… разорены, во как… отпусти!
— Разорены!.. Воровать никому не след.
— Отпусти, Фома Кузьмич… не погуби. Ваш то, сам знаешь, заест, во как.
Бирюк отвернулся. Мужика подёргивало, словно лихорадка его колотила. Он встряхивал головой и дышал неровно.
— Отпусти, — повторил он с унылым отчаяньем, — отпусти, ей-Богу, отпусти! Я заплачу, во как, ей-Богу. Ей-Богу, с голодухи… детки, пищат, сам знаешь. Круто, во как, приходится.
— А ты все-таки воровать не ходи.
— Лошаденку, — продолжал мужик, — лошадёнку то, хоть ее-то… один живот и есть… отпусти!
— Говорят, нельзя. Я тоже человек подневольный: с меня взыщут. Вас баловать тоже не приходится.
— Отпусти! Нужда, Фома Кузьмич, нужда, как есть того… отпусти!
— Знаю я вас!
— Да отпусти!
— Э, да что с тобой толковать; сиди смирно, а то у меня, знаешь? Не видишь, что ли, барина?
Бедняк потупился… Бирюк зевнул и положил голову на стол. Дождик все не переставал. Я ждал, что будет.
Мужик внезапно выпрямился. Глаза у него загорелись, и на лице выступила краска. «Ну на, ешь, на, подавись, на, — начал он, прищурив глаза и опустив углы губ, — на, душегубец окаянный: пей христианскую кровь, пей…»
Лесник обернулся.
— Тебе говорю, тебе, азиат, кровопийца, тебе!
— Пьян ты, что ли, что ругаться вздумал? — заговорил с изумлением лесник. — С ума сошёл, что ли?
— Пьян!.. не на твои ли деньги, душегубец окаянный, зверь, зверь, зверь!
— Ах ты… да я тебя!..
— А мне что? Все едино — пропадать; куда я без лошади пойду? Пришиби — один конец; что с голоду, что так — все едино. Пропадай все: жена, дети — околевай все… А до тебя, погоди, доберёмся!
Бирюк приподнялся.
— Бей, бей, — подхватил мужик свирепым голосом, — бей, на, на, бей… (Девочка торопливо вскочила с полу и уставилась на него.) Бей! бей!
— Молчать! — загремел лесник и шагнул два раза.
— Полно, полно, Фома, — закричали, — оставь его… Бог с ним.
— Не стану я молчать, — продолжал несчастный. — Все едино — околевать-то. Душегубец ты, зверь, погибели на тебя нету… Да постой, недолго тебе царствовать! затянут тебе глотку, постой!
Бирюк схватил его за плечо… Я бросился на помощь мужику…
— Не троньте, барин! — крикнул на меня лесник.
Я бы не побоялся его угрозы и уже протянул было руку; но, к крайнему моему изумлению, он одним поворотом сдёрнул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза, растворил дверь и вытолкнул его вон.
— Убирайся к черту с своей лошадью, — закричал он ему вслед, — да смотри, в другой раз у меня!..
Он вернулся в избу и стал копаться в углу.
— Ну, Бирюк, — промолвил я наконец, — удивил ты меня: ты, я вижу, славный малый.
— Э, полноте, барин, — перебил он меня с досадой, — не извольте только сказывать. Да уж я лучше вас провожу, — прибавил он, — знать, дождика-то вам не переждать…
На дворе застучали колеса мужицкой телеги.
— Вишь, поплёлся! — пробормотал он, — да я его!..
Через полчаса он простился со мной на опушке леса.
Источник