Мы построим скоро сказочный дом

Подборка стихотворений петербургского поэта и драматурга Геннадия Григорьева (1950-2007).

***

Ты отведешь свои глаза… Ну что ж,
не упрекаю — ни строкой, ни взглядом.
Ты не уходишь.
Ты — перестаешь,
как теплый дождь над яблоневым садом.
Не объясняй.
Я все и так пойму,
и улыбнусь — спокойно и устало.
Ведь в этой жизни саду моему
лишь теплого дождя недоставало.

Фото с сайта cpp.in.ua

ВЫБОР ВЕТРА

А я
Не верю
В попутный ветер,
Что над землей разгоняет тучи.
Попутный – крутит,
Попутный – вертит,
Попутный ветер – плохой попутчик.

И чтобы черт
меня не попутал,
чтоб на земле мне стоялось крепче –
ты не желай мне ветров попутных.
Моя надежда – на ветер встречный!

Попутный ветер –
Сума и посох.
И, значит. Нужно ему перечить.
Мы сняли парус. Идем на веслах.
Нам встречный ветер расправил плечи!

ЭТЮД С ПРЕДЛОГАМИ

Мы построим скоро сказочный дом
С расписными потолками внутри.
И, возможно, доживём до…
Только вряд ли будем жить при…

И, конечно же, не вдруг и не к нам
В закрома посыплет манна с небес.
Только мне ведь наплевать на…
Я прекрасно обойдусь без…

Погашу свои сухие глаза
И пойму, как безнадёжно я жив.
И как пошло умирать за…
Если даже состоишь в…

И пока в руке не дрогнет перо,
И пока не дрогнет сердце во мне,
Буду петь я и писать про…
Чтоб остаться навсегда вне…

Поднимаешься и падаешь вниз,
Как последний на земле снегопад.
Но опять поют восставшие из…
И горит моя звезда – над!

***

Как бы я с этой женщиной жил!
За неё, безо всякой бравады,
я бы голову даже сложил,
что сложнее сложенья баллады.

Дав отставку вчерашним богам,
я б не слушал сомнительных сплетен.
И отдал бы ей всё, чем богат.
И добыл бы ей всё, чем я беден.

Я б ей верой и правдой служил!
Начиная одними губами,
я бы так с этой женщиной жил,
что в морях возникали цунами!

И, за нею не зная вины
(что поделаешь – годы такие…),
наблюдал я лишь со стороны,
как бездарно с ней жили другие.

Но однажды (я всё же везуч –
помогает нечистая сила)
протянула мне женщина ключ.
Поняла, позвала, поманила.

И теперь не в мечтах – наяву,
не в виденьях ночных, а на деле
как я с женщиной этой живу?
А как сволочь. Глаза б не глядели.

Он был свободным человеком. Он старался казаться счастливым человеком, и это ему удавалось, но был он прежде всего человеком свободным. Делал что хотел; когда ничего не хотел делать, ничего не делал. Писал что хотел. Жил как хотел. Ему удалось сформулировать лозунг целого поколения, прожившего всю свою жизнь в стране, где ничего не менялось, и на склоне лет угодившего в эпоху больших перемен: «Не сломленных во время перегиба / не перегнешь во время перелома». — Никита Елисеев, российский литературный критик, публицист.

СТИХИ О ПИТЕРЕ

ЛЕТНИЙ САД

Вам
в Летнем саду
не случалось случаться?
Там листья о низкое небо стучатся.
Там музы — из мрамора, сторож — из плоти.
Он музыку может свистулькой испортить.

Там звери
(которые рядом с Крыловым).
Там лебедь
(позвольте пожать мне крыло вам!).

Там пахнет стихами, бензином и травкой.
Там наглый мотор за Лебяжьей канавкой
грохочет как хочет
до первого часа…

Там, в Летнем саду,
я, случалось, случался…

***

Альбом открыток.
Виды Ленинграда.
Глубокая печать или офсет.
Кораблик Александровского сада
неотразимо действует на всех.

Кариатиды.
Всадники.
Квадриги.
Веселый праздник в парке городском…
И шпиль —
прекрасным ракурсом—
в отрыве
от праздника — на ярко-голубом!

Альбом открыток.
Клодтовские кони.
Игрушечный кораблик на волне.
Толпа — на Невском.
Ангел — на колонне.
Часы — на Думе.
Гений — на коне!

Альбом открыток.
Всё как на ладони.
Усталый город. Гулкая вода.
Звенит звезда. И на вечернем фоне
передо мной проходит череда
всегда открытых видов Ленинграда.

Глубокая печать или офсет —
мне все равно. Меня прельщать не надо.
…………………………

Глубокая печаль. И насовсем.

Фото с сайта avito.ru

БОЛОТО

В разговорах, в любви, в работе
Мы куда-то себя торопим.
Петербург стоит на болоте.
По болоту идем. По топям.

Если даже по магазинам,
Или в гости к знакомой даме
Все равно идем по трясинам,
Сотрясающимся под нами.

Петербург — он почти в Европе,
Петербург — он богат дворцами…
Но какие повсюду топи!
— Чуть оступишься и — с концами.

Купола стоят в позолоте.
Шпили ввысь устремились стройно.
Петербург стоит на болоте.
По ночам у нас — неспокойно.

На болоте не видно брода,
На болоте шумит осина…
Вон — случайного пешехода
Засосала опять трясина.

Как подумаешь… А ведь что-то
В этой жизни не то творится…
Все спешат, а кругом — болото.
Дай им, Боже, не провалиться.

МОГИЛА МАНДЕЛЬШТАМА

От молнии, ударившей в висок,
на небесах не остаётся шрама.
Страну изъездив вдоль и поперёк,
я не нашёл могилы Мандельштама.

В ненастный день во всей моей стране
стонали сосны на ветру жестоком.
Я не нашёл её на Колыме,
не обнаружил под Владивостоком.

Повсюду – жесткий, как короста, наст.
Ни номера, ни даты, ни завета.
И я не смог букет военных астр
Оставить у надгробия поэта.

Окрест лежали горы и поля.
И люди шли и шли вперёд упрямо.
И я подумал – Русская земля!
Ты вся, как есть – могила Мандельштама.

Искусство не приемлет поводка. Оно всегда — бродячая собака.

БРОДЯЧАЯ СОБАКА

Опять ведут щенка на поводке
И держат поводок накоротке.
Боятся потерять его? Однако
Какие не стояли бы века,
Искусство не приемлет поводка.
Оно всегда — бродячая собака.

Ему, конечно, создают уют
И сахарные косточки дают.
Одна беда — намордник и ошейник.
И потому, как взбалмошный щенок,

Искусство обрывает поводок
И не страшится никаких лишений.

ПРОЩАЛЬНЫЙ РОМАНС

И настает печальный час.
И по проспекту городскому,
себя доверив гороскопу,
уходят женщины от нас.

Навстречу истинной судьбе,
навстречу игрищам и торгам
они уже спешат с восторгом —
они уверены в себе.

А по прудам идут круги,
и в старом парке гаснут клены…
Еще нежны, но непреклонны —
уходят женщины к другим.

Они спешат на дальний свет
(да будет он хоть трижды ложным!)
и остаются в нашем прошлом.
Ведь в нашем будущем — их нет.

А мы? А мы им все простим
И, улыбаясь, выйдем в вечер.
Но не вослед пойдем. Навстречу.
Навстречу женщинам другим.

***

За окнами грохочет пятилетка,
а мне с тобой — спокойно и легко.
Поведай мне о Блоке, блоковедка,
скажи, что мне до Блока — далеко.

Ты осторожна и хитра, как кошка,
и мне тебя не приручить никак.
И все-таки пора закрыть окошко.
Закрыть окошко и открыть коньяк.

Отбросим прочь рифмованную ветошь,
мы не за тем горюем и горим.
Мне далеко до Бога, блоковедыш….
О Блоке мы потом поговорим.

САРАЙ

Ах, какие были славные разборки!
Во дворе,
под бабий визг и песий лай,
будоража наши сонные задворки,
дядя Миша
перестраивал сарай.
Он по лесенке, по лесенке –
все выше…
А в глазах такая вера и порыв!
С изумленьем обсуждали дядю Мишу
зазаборные
усадьбы и дворы.
– Перестрою! – он сказал.
И перестроит.
Дядя Миша не бросал на ветер слов.
Слой за слоем отдирал он рубероид –
что-то около семидесяти слоев…
Сверху вниз
летели скобы, шпингалеты…
(Как бы дядя Миша сам не рухнул вниз!)
Снизу вверх
летели разные советы…
В общем,
цвел махровым
цветом плюрализм.
Во дворе у нас
на полном на серьезе
дядя Миша
перестраивал сарай.
Дядя Боря,
разойдясь, пригнал бульдозер…
Дед Егор ему как рявкнет: –
Не замай!
Дело тонкое… К чему такие гонки?
И не каждому такое по уму!..
Мы с дружком глушили водку
чуть в сторонке,
с интересом наблюдая –
что к чему.
Вдруг стропила как пошли, просели…
(Ух, мать!)
Неужели план работ не разъяснен?
Дядя Миша, ты позволь…
Мы эту рухлядь
в четверть часа топорами разнесем!
Эй, ребята!
Кто ловчей да с топорами,
разомнемся?
Пощекочем монолит?
Дядя Миша говорит:
– Не трожь фундамент!
Он еще четыре века простоит.
Мы б снесли все до основ, как говорится…
И построили бы сауну… сераль…
На худой конец хотя бы психбольницу…
Дядя Миша
перестраивал сарай.
Мы с дружком сидим по-тихому,
бухаем.
В этом ихнем деле
наше дело – край.
Все равно сарай останется сараем,
как он там ни перестраивай са
рай

«Алиби», первый сборник Геннадия Григорьева. Другие сборники стихов поэта перечислены под подборкой. 

***

Бога нет…
Ну что ж, и слава Богу…
Без Него достаточно хлопот.
Сея в сердце смутную тревогу,
над землей
пасхальный звон плывет.

Бога нет…
Но так, на всякий случай,
позабыв про деньги и харчи,
затаи дыхание и слушай,
как пасхальный звон плывет в ночи.

Все сильней, все праведней, все выше
золотой
звучащею стеной
движутся колокола,
колыша
черный воздух
над моей страной.

Бога нет…
Ну что ж, я понимаю…
И, влюбленный в белый, в бедный свет,
я глаза спокойно поднимаю
к небесам,
которых тоже нет.

ТРИПТИХ

1.

Прощаясь,
ты опять пожмешь плечами.
Прости меня, но в этом сентябре
я о тебе печалюсь
в полпечали,
я в полтоски
тоскую по тебе.
Я берегу голосовые связки
и, в теплый шарф упрятав пол-лица,
в полголоса
рассказываю сказки
с концом счастливым,
но — не до конца.
Мне просто надоело на пределе
себя в своей удерживать судьбе.
хочу побыть при галстуке, при деле
/прости, что я об этом — при тебе/.
Я, как всегда, вполне полусерьезно
полушучу.
Коронный жанр — раек!
И надвое раскалываться поздно,
и налито, как прежде, до краев.
Мне самому пока исход неведом,
но незачем заглядывать в меню.
Все сказки
я закончу хэппи-эндом,
и лишь с одной
пока повременю.

2.

Опять ко мне,
угрюмый и небритый,
не для чудес, а так — на огонек,
с бутылками, со свертками, со свитой
заходит полупьяный полубог.
И вновь его кулак грохочет по столу:
«Пошто такие муки нам? Пошто?»
Торжественно молчат полуапостолы,
почтительно принявшие по сто.
Он стал бы богом, да не видит толку.
А без толку зачем пугать народ?
И мой сосед подглядывает в щелку,
как полубог со мною водку пьет.

3.

Я рукописей сих не издавал.
неважно кто — стилист или апостол,
я бога для себя не создавал.
А может быть, не сознавал, что создал.
Но — авторства не стану отрицать,
когда мне скажут: «Вот твое творенье…»
Когда лицо уходит вглубь лица,
а позвоночник обретает зренье
и авторучка обретает плоть —
становится суставчиком тревожным
и кровоточит…
я шепчу: «Как можно меня так мучить?»
Но молчит Господь.
И только в крик: «Когда же наконец
захлопнется проклятая страница,
где тварью притворяется творец.
А тварь творцом. И черт-те что творится».

***

Душа
не поладила с телом.
Ей стало невмоготу.
Как белая девочка в белом
уходит она в темноту.

«Вернись, — я кричу ей,
— на место!
Смотри: начинается дождь.
На улице холодно, мерзко…
Простудишься и пропадешь».

Верни её, дуру, попробуй…
Всё тоньше и призрачней свет.
И плоть моя с тяжкою злобой
покорно плетётся вослед.

© Геннадий Григорьев

_________________________________________

Об авторе

Геннадий ГРИГОРЬЕВ (14 декабря 1950 — 13 марта 2007 ) родился в Ленинграде. Учился один семестр на филфаке ЛГУ, один семестр — в Литературном институте им. Горького. Работал матросом-мотористом, проходчиком в Ленметрострое. Занимался журналистикой: был корреспондентом в ведомственной газете «Ленинградский метростроитель», писал в детские журналы. В начале 1990-х гг. совместно с Николаем Голем вёл в Санкт-Петербургской газете «Смена» рубрику «Поэтерий «Гамбургский счёт». В соавторстве с писателем Сергеем Носовым создал развлекательную радиопередачу «Литературные фанты», за которую получил премию журналистского профессионального конкурса «Золотое перо-98». Был членом Союза писателей Санкт-Петербурга.

Книги: 
Алиби. Сборник стихов. — Ленинград, 1990.
Свидание со СПИДом. — Ленинград, 1990
Нет бездельников у нас. (В соавторстве с Николаем Голем)
Мы болеем за «Спартак». 1997
Доска, или Встречи на Сенной: Поэма-быль. — СПб.: «ЛИК», 1998 (переиздание 2003). (В соавторстве с Сергеем Носовым)
Выдержка: Сборник стихов. — СПб.: МобиДик, 2007 (посмертно)