Мы построим скоро сказочный дом расписными потолками внутри
àëîèçâåñòíûå ïîýòû. Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ (Âàäèì Ñîêîëîâ -Öèêëû)
Ìàëîèçâåñòíûå ïîýòû.
ïîýò Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ
Ðîäèëñÿ Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ â ñåìüå êðóïíîãî ñòðîèòåëüíîãî íà÷àëüíèêà. Ãåíà áûë ïåðâåíöåì â ñåìüå è ñ ðàííåãî äåòñòâà áûë îêðóæ¸í ëþáîâüþ è çàáîòîé. Ðîäèòåëè ïîääåðæèâàëè åãî âî âñåõ íà÷èíàíèÿõ, âêëþ÷àÿ ïîýòè÷åñêèå. Ãðèãîðüåâ íà÷àë ãîâîðèòü è ïèñàòü ñòèõè ïî÷òè îäíîâðåìåííî[1].
 êà÷åñòâå ïîýòà Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ ñôîðìèðîâàëñÿ â Ëåíèíãðàäñêîì äâîðöå ïèîíåðîâ, â òâîð÷åñêîì ëèòåðàòóðíîì êðóæêå «Äåðçàíèå». Åãî ïðåïîäàâàòåëåì â êðóæêå áûëà Íèíà Àëåêñååâíà Êíÿçåâà.
Êîãäà îí ïîÿâèëñÿ çäåñü, îí óäèâèë âñåõ òåìè àáñîëþòíî çðåëûìè ñòèõàìè è òîé íåîæèäàííîé, ÷ðåçâû÷àéíî âåñ¸ëîé ìàíåðîé, êîòîðàÿ è îñòàâàëàñü åãî ìàíåðîé âñþ æèçíü, îí êàê áû íå âûøåë èç þíîñòè.
Ëåâ Ëóðüå
 êîíöå 60-õ ãîäîâ Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ ïîêèäàåò Äâîðåö ïèîíåðîâ è ïîñòóïàåò íà ôèëîëîãè÷åñêèé ôàêóëüòåò Ëåíèíãðàäñêîãî óíèâåðñèòåòà, èç êîòîðîãî áûë èñêëþ÷¸í ïîñëå ïåðâîé æå ñåññèè. Âèêòîð Òîïîðîâ âñïîìèíàåò:
ß èç èíñòèòóòñêèõ äåë ïîìíþ òîëüêî ðàññêàç î òîì, ÷òî â ñâîþ åäèíñòâåííóþ ñåññèþ, êîòîðóþ îí ïûòàëñÿ ñäàòü, Ãðèãîðüåâ ïðîâ¸ë ñòî ñîðîê êóëà÷íûõ ïîåäèíêîâ, èç íèõ ñòî òðèäöàòü äåâÿòü ïðîèãðàë íîêàóòîì, à â ñòî ñîðîêîâîì åãî ïðîòèâíèê ïðîñòî ñàì óïàë ïüÿíûé.
Îí âûøåë èç êëóáà «Äåðçàíèå» è íàâñåãäà îñòàëñÿ ÷åëîâåêîì êëóáà. Òîëüêî òåïåðü ýòî íå ïîýòè÷åñêèé êëóá âî Äâîðöå ïèîíåðîâ, à çíàìåíèòûå êàôåòåðèè òîãî âðåìåíè «Àêàäåìè÷êà» è «Ñàéãîí». Çäåñü åãî ñëóøàòåëè, ïî÷èòàòåëè, ïðèÿòåëè è ó÷èòåëÿ[2].
Íå äîó÷èâøèñü íà ôèëîëîãè÷åñêîì ôàêóëüòåòå ËÃÓ, Ãðèãîðüåâ ïîñòóïàåò íà çàî÷íîå îòäåëåíèå Ëèòåðàòóðíîãî èíñòèòóòà, ãäå íàõîäèò ìíîæåñòâî çíàêîìûõ â ëèòåðàòóðíîì êðóãó.  äàëüíåéøåì Ãåííàäèé Àíàòîëüåâè÷ ïðîäîëæàåò «áåçáûòíîå» ñóùåñòâîâàíèå, íå çàäóìûâàÿñü î äàëüíåéøåé ñóäüáå ñâîåãî òâîð÷åñòâà. Ðàáîòàåò â «Ìåòðîñòðîå», íà «Ðàäèî Ðîññèè», ïèøåò äëÿ ñàìûõ ðàçíûõ èçäàíèé (íàïðèìåð, äëÿ ãàçåòû «Ñïîðò-Ýêñïðåññ»).
Èìåë ïÿòü íåóäà÷íûõ ïîïûòîê ñóèöèäà, êîòîðûå ÷àñòî çàêàí÷èâàëèñü êóðü¸çíî, íàïðèìåð, âî âðåìÿ ïîïûòêè ïîâåñèòüñÿ îáîðâàëàñü ëþñòðà è Ãðèãîðüåâ ñëîìàë ñåáå êîï÷èê.
Ãðèãîðüåâ, êàê è åãî ïîýçèÿ, ãåðîé àíåêäîòîâ è ëåãåíä Ïåòåðáóðãà, íåîòäåëèìàÿ ÷àñòü ñîâðåìåííîãî ôîëüêëîðà[èñòî÷íèê íå óêàçàí 660 äíåé].
 1999 ãîäó íàãðàæä¸í ïðåìèåé «Çîëîòîå ïåðî» (ñîâìåñòíî ñ Ñåðãååì Íîñîâûì) çà öèêë ðàäèîïåðåäà÷ «Ëèòåðàòóðíûå ôàíòû» íà «Ðàäèî Ðîññèè».
Ïî ìíåíèþ êðèòèêà Íèêèòû Åëèñååâà,
 ñòèõàõ Ãåííàäèÿ Ãðèãîðüåâà êàê ðàç è áûëà ýòà âûâåðåííîñòü, òî, ÷òî Ìàíäåëüøòàì íàçûâàë «íå ïðèõîòü ïîëóáîãà, íî õèùíûé ãëàçîìåð ïðîñòîãî ñòîëÿðà». Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ âûñòðàèâàë ñòèõè. Ïîýòîìó îí îáîæàë ñî÷èíÿòü ÷àéíâîðäû è êðîññâîðäû. Ïîýòîìó îí, íåíàâèäåâøèé ðàáîòó íà çàêàç, îäíàêî æå, ñî÷èíèë äëÿ äåòñêîãî îòäåëà ïåòåðáóðãñêîãî «Ðàäèî Ðîññèè» áîëåå 200 ðàäèîïüåñ. Âåäü â ëèòåðàòóðå äëÿ äåòåé êóäà êàê âàæåí «õèùíûé ãëàçîìåð ïðîñòîãî ñòîëÿðà», ñîåäèíåííûé ñî ñòðàííîé ñâîáîäîé íàñòîÿùåãî ïîýòà[3].
Ýñòåòèêó Ãåííàäèÿ Ãðèãîðüåâà Âèêòîð Òîïîðîâ ïûòàëñÿ îïðåäåëèòü êàê íàñêâîçü ðîìàíòè÷åñêóþ è èíôàíòèëüíóþ.
Ãðèãîðüåâ íå ðàçäåëÿë ÿâü è âûäóìêó, åìó êàçàëîñü, ÷òî ðàç ìíå òàê õî÷åòñÿ, òî òàê îíî è åñòü. Ñîáñòâåííî, îá ýòîì âñå åãî ñòèõè[4].
 ñàìîì íà÷àëå ïîýòè÷åñêîé «êàðüåðû» Ãðèãîðüåâ íàïèøåò ñòèõîòâîðåíèå «
Ìû ïîñòðîèì ñêîðî ñêàçî÷íûé äîì»[5], êîòîðîìó áóäåò âåðåí âñþ æèçíü.
Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ áûë îòöîì äâóõ ñûíîâåé è äî÷åðè. Áûë íåáîãàò. Îäíèì èç ïîñëåäíèõ åãî ïðèîáðåòåíèé ñòàë ó÷àñòîê â Ôåîäîñèè, êóïëåííûé âñåãî çà íåñêîëüêî äåñÿòêîâ äîëëàðîâ, êîòîðûé îí íàçûâàë «ñâîåé âåòðåíîé ëþáîâíèöåé». Ïðè æèçíè âûøëî íåñêîëüêèõ êíèæåê è ïóáëèêàöèé.
 2010 ãîäó ó÷ðåæäåíà Ìåæäóíàðîäíàÿ ïîýòè÷åñêàÿ ïðåìèÿ èì. Ãåííàäèÿ Ãðèãîðüåâà.[6]
[1999 «Çîëîòîå ïåðî»
Êíèãè
Àëèáè: Ñáîðíèê ñòèõîâ. Ëåíèíãðàä, 1998.
Ñâèäàíèå ñî ÑÏÈÄîì. Ëåíèíãðàä, 1990
Íåò áåçäåëüíèêîâ ó íàñ. (Â ñîàâòîðñòâå ñ Íèêîëàåì Ãîëåì)
Ìû áîëååì çà «Ñïàðòàê». 1997
Äîñêà, èëè Âñòðå÷è íà Ñåííîé: Ïîýìà-áûëü. ÑÏá., «ËÈÊ», 1998 (ïåðåèçäàíèå 2003) ( ñîàâòîðñòâå ñ Ñåðãååì Íîñîâûì)
Ïðèìå÷àíèÿ
1. ; Âîò îäíî èç åãî ðàííèõ ñòèõîòâîðåíèé:
Êàê ó äåäóøêè Èâàíà
è êîðîâà è ñìåòàíà,
à òåïåðü êîðîâû íåò,
íà òî õðóù¸âñêèé äåêðåò.
2. ; Ãåííàäèé Ãðèãîðüåâ
Ìû ïîñòðîèì ñêîðî ñêàçî÷íûé äîì
Ñ ðàñïèñíûìè ïîòîëêàìè âíóòðè.
È, âîçìîæíî, äîæèâ¸ì äî
Òîëüêî âðÿä ëè áóäåì æèòü ïðè
È, êîíå÷íî æå, íå âäðóã è íå ê íàì
Òðèïòèõ
1.
Ïðîùàÿñü,
òû îïÿòü ïîæìåøü ïëå÷àìè.
Ïðîñòè ìåíÿ, íî â ýòîì ñåíòÿáðå
ÿ î òåáå ïå÷àëþñü
â ïîëïå÷àëè,
ÿ â ïîëòîñêè
òîñêóþ ïî òåáå.
ß áåðåãó ãîëîñîâûå ñâÿçêè
è, â òåïëûé øàðô óïðÿòàâ ïîë-ëèöà,
â ïîëãîëîñà
ðàññêàçûâàþ ñêàçêè
ñ êîíöîì ñ÷àñòëèâûì,
íî — íå äî êîíöà.
Ìíå ïðîñòî íàäîåëî íà ïðåäåëå
ñåáÿ â ñâîåé óäåðæèâàòü ñóäüáå.
õî÷ó ïîáûòü ïðè ãàëñòóêå, ïðè äåëå
/ïðîñòè, ÷òî ÿ îá ýòîì — ïðè òåáå/.
ß, êàê âñåãäà, âïîëíå ïîëóñåðüåçíî
ïîëóøó÷ó.
Êîðîííûé æàíð — ðàåê!
È íàäâîå ðàñêàëûâàòüñÿ ïîçäíî,
è íàëèòî, êàê ïðåæäå, äî êðàåâ.
Ìíå ñàìîìó ïîêà èñõîä íåâåäîì,
íî íåçà÷åì çàãëÿäûâàòü â ìåíþ.
Âñå ñêàçêè
ÿ çàêîí÷ó õýïïè-ýíäîì,
è ëèøü ñ îäíîé
ïîêà ïîâðåìåíþ.(ñ)
2.
Îïÿòü êî ìíå,
óãðþìûé è íåáðèòûé,
íå äëÿ ÷óäåñ, à òàê — íà îãîíåê,
ñ áóòûëêàìè, ñî ñâåðòêàìè, ñî ñâèòîé
çàõîäèò ïîëóïüÿíûé ïîëóáîã.
È âíîâü åãî êóëàê ãðîõî÷åò ïî ñòîëó:
«Ïîøòî òàêèå ìóêè íàì? Ïîøòî?»
Òîðæåñòâåííî ìîë÷àò ïîëóàïîñòîëû,
ïî÷òèòåëüíî ïðèíÿâøèå ïî ñòî.
Îí ñòàë áû áîãîì, äà íå âèäèò òîëêó.
À áåç òîëêó çà÷åì ïóãàòü íàðîä?
È ìîé ñîñåä ïîäãëÿäûâàåò â ùåëêó,
êàê ïîëóáîã ñî ìíîþ âîäêó ïüåò.
3.
ß ðóêîïèñåé ñèõ íå èçäàâàë.
íåâàæíî êòî — ñòèëèñò èëè àïîñòîë,
ÿ áîãà äëÿ ñåáÿ íå ñîçäàâàë.
À ìîæåò áûòü, íå ñîçíàâàë, ÷òî ñîçäàë.
Íî — àâòîðñòâà íå ñòàíó îòðèöàòü,
êîãäà ìíå ñêàæóò: «Âîò òâîå òâîðåíüå…»
Êîãäà ëèöî óõîäèò âãëóáü ëèöà,
à ïîçâîíî÷íèê îáðåòàåò çðåíüå
è àâòîðó÷êà îáðåòàåò ïëîòü —
ñòàíîâèòñÿ ñóñòàâ÷èêîì òðåâîæíûì
è êðîâîòî÷èò…
ÿ øåï÷ó: «Êàê ìîæíî ìåíÿ òàê ìó÷èòü?»
Íî ìîë÷èò Ãîñïîäü.
È òîëüêî â êðèê: «Êîãäà æå íàêîíåö
çàõëîïíåòñÿ ïðîêëÿòàÿ ñòðàíèöà,
ãäå òâàðüþ ïðèòâîðÿåòñÿ òâîðåö.
À òâàðü òâîðöîì. È ÷åðò-òå ÷òî òâîðèòñÿ».
18.06.2003
* * * /Çà îêíàìè ãðîõî÷åò ïÿòèëåòêà…/
Çà îêíàìè ãðîõî÷åò ïÿòèëåòêà,
à ìíå ñ òîáîé — ñïîêîéíî è ëåãêî.
Ïîâåäàé ìíå î Áëîêå, áëîêîâåäêà,
ñêàæè, ÷òî ìíå äî Áëîêà — äàëåêî.
Òû îñòîðîæíà è õèòðà, êàê êîøêà,
è ìíå òåáÿ íå ïðèðó÷èòü íèêàê.
È âñå-òàêè ïîðà çàêðûòü îêîøêî.
Çàêðûòü îêîøêî è îòêðûòü êîíüÿê.
Îòáðîñèì ïðî÷ü ðèôìîâàííóþ âåòîøü,
ìû íå çà òåì ãîðþåì è ãîðèì.
Ìíå äàëåêî äî Áîãà, áëîêîâåäûø…
Î Áëîêå ìû ïîòîì ïîãîâîðèì.
1975 ã.
18.06.2003
ãàëàêòèîí òàáèäçå
«Êõàðè õðèñ,
Êõàðè õðèñ,
Êõàðè õðèñ»*, —
ìíå ðîêî÷åò ãðóçèíñêàÿ ðå÷ü.
×åëîâåê, íàâñåãäà îòðåêèñü
îò òîãî, ÷òî óæå íå ñáåðå÷ü.
Îò ñòðîêè, îò ñóäüáû, îò ñòðàíû
îòîéäè,
îòâåðíèñü,
îòêðåñòèñü,
÷òîáû âûõðèïîì âåðõíåé ñòðóíû:
êõàðè õðèñ, êõàðè õðèñ, êõàðè õðèñ.
Âüþãà âåðòèò ñâîè âèðàæè.
Âàëèò ñíåã,
âàëèò ñ íîã,
âàëèò âíèç.
È âî ìíå, íå ñìîëêàÿ, äðîæèò:
êõàðè õðèñ, êõàðè õðèñ, êõàðè õðèñ…
×üè-òî òåíè áðîñàþòñÿ ïðî÷ü.
Áåëîé âüþãîé ðàçáóæåí Òèôëèñ.
È ðîêî÷åò ãðóçèíñêàÿ íî÷ü:
«Êõàðè õðèñ,
Êõàðè õðèñ,
Êõàðè õðèñ…»
_________
* — âåòåð ìåòåò /ãðóç./
18.06.2003
* * * /Áîãà íåò… Íó ÷òî æ è ñëàâà Áîãó…/
Áîãà íåò…
Íó ÷òî æ, è ñëàâà Áîãó…
Áåç Íåãî äîñòàòî÷íî õëîïîò.
Ñåÿ â ñåðäöå ñìóòíóþ òðåâîãó,
íàä çåìëåé
ïàñõàëüíûé çâîí ïëûâåò.
Áîãà íåò…
Íî òàê, íà âñÿêèé ñëó÷àé,
ïîçàáûâ ïðî äåíüãè è õàð÷è,
çàòàè äûõàíèå è ñëóøàé,
êàê ïàñõàëüíûé çâîí ïëûâåò â íî÷è.
Âñå ñèëüíåé, âñå ïðàâåäíåé, âñå âûøå
çîëîòîé
çâó÷àùåþ ñòåíîé
äâèæóòñÿ êîëîêîëà,
êîëûøà
÷åðíûé âîçäóõ
íàä ìîåé ñòðàíîé.
Áîãà íåò…
Íó ÷òî æ, ÿ ïîíèìàþ…
È, âëþáëåííûé â áåëûé, áåäíûé ñâåò,
ÿ ãëàçà ñïîêîéíî ïîäíèìàþ
ê íåáåñàì,
êîòîðûõ òîæå íåò.
1980 ã.
18.06.2003
Áåëûå íî÷è
Ëþñåáåðòó, íèäåðëàíäñêîìó ïîýòó
 òàêèå äíè, êàê íûíåøíèå
íî÷è,
â çåìíûõ ñàäàõ
ëþäåé íå âñòðåòèøü õìóðûõ.
È äëÿ òâîåé ïðîòÿæíîé
íèçêîé íîòû
íåò ìåñòà
íà èíûõ êëàâèàòóðàõ.
òâîé ðåêâèåì
íå ñëûøåí íàä ìèðàìè.
Òàê íàøè äóøè
ïðèâûêàþò ê íîøå,
êîòîðóþ ìû ñàìè âûáèðàåì
â òàêèå äíè,
êàê íûíåøíèå íî÷è.
18.06.2003
Ôðîíòîâîå ïèñüìî
Êàêèõ òîëüêî ÷óäåñ
íà áåëîì ñâåòå íåòó!
Êîíâåðò î òðåõ óãëàõ,
îáû÷íûé, ôðîíòîâîé…
Ïîëâåêà, ïî÷èòàé,
îí ïðîâàëÿëñÿ ãäå-òî.
È âîò ïðèøåë ñ âîéíû
è ëåã ïåðåäî ìíîé.
Íàòêíóâøèñü íà íåãî
ñðåäè ìàêóëàòóðû,
ÿ ïîíèìàë: ÷èòàòü
÷óæèå ïèñüìà — ãðåõ.
Íî àêêóðàòíûé øòàìï
«Ïðîâåðåíî öåíçóðîé»
êàê áû óæå ïèñüìî
ïðèîòêðûâàë äëÿ âñåõ.
Áûë öåíçîð ôðîíòîâîé
ðàáîì öåíçóðíûõ ïðàâèë.
È îí /à âäðóã ïèñüìî
äà ïîïàäåò âðàãó!/
ëèøü ïåðâóþ ñòðîêó
íåòðîíóòîé îñòàâèë
äà ïîùàäèòü ðåøèë
ïîñëåäíþþ ñòðîêó.
ß öåíçîðà ñåé÷àñ
íå óïðåêíó â áåçäóøüå.
Îí ñâÿòî ÷òèë ñâîé äîëãî.
îí çíàë ñâîè ïðàâà.
Íå çðÿ æå îí ïèñüìî
çàìàçàë æèðíîé òóøüþ.
íàâåðíî, áûëè òàì
è âðåäíûå ñëîâà.
Ïèñàëîñü òî ïèñüìî
â îêîïå? íà ïðèâàëå?
è êòî åãî ïèñàë —
ñîëäàò ëè? îôèöåð?
Êàêèå ñíû åãî
íî÷àìè äîíèìàëè?
î ÷åì îí ïîìûøëÿë
âî âðàæåñêîì êîëüöå?
………
Ëèøü «Çäðàâñòâóé, æèçíü ìîÿ!» —
îñòàâëåíî â íà÷àëå.
È «ß ëþáëþ òåáÿ!»
îñòàâëåíî â êîíöå.
1985
18.06.2003
Ãîðîä â ïðàçäíèê
íåñìîòðÿ íà ñêâåðíûé êëèìàò,
íåïîãîäå âîïðåêè,
ãîðîä âûêðàøåí è âûìûò,
è ãóëÿþò âäîëü ðåêè,
âñå â ðåìíÿõ è áåñêîçûðêàõ,
ìîëîäûå ìîðÿêè.
Âñå óæå ãîòîâî âðîäå,
Ëåíèíãðàä îäåò ïî ìîäå.
Äàæå ìåäíîìó Ïåòðó
øåþ âûìîþò ê óòðó.
Ïîãðåìóøêîé â äåòñêîé ðó÷êå
áóäåò ãîðîä ãðîõîòàòü,
è ïî íåáó áóäóò òó÷êè
ðàçíîöâåòíûå ëåòàòü.
Íàì ïîêàæóò íà ïàðàäå
êó÷ó òàíêîâ è ðàêåò,
è ñ áîëüøîé òðèáóíû äÿäè
íàì ïîøëþò áîëüøîé ïðèâåò.
Íó à ìû áåç ïðîìåäëåíüÿ
ïðîêðè÷èì «óðà» â îòâåò.
ß è ñàì ðàçèíó ðîò
è çàñòûíó, ðîò ðàçèíóâ,
è ëþäñêîé âîäîâîðîò
âòÿíåò, âòèñíåò, ïîíåñåò
âäîëü çàêðûòûõ ìàãàçèíîâ.
Ìèìî ïàðêîâ, ìèìî ñêâåðîâ,
ìèìî ìèëèöèîíåðîâ.
Íàøà ìîùü è ñèëà — â ñïàéêå,
â äîñòèæåíüÿõ òðóäîâûõ!
Ïîêóïàéòå ðàñêèäàéêè
è ðàñêèäûâàéòå èõ!
ß êóïëþ è äîëãî áóäó
èõ ðàñêèäûâàòü âîêðóã.
Áóäó âåðèòü ñâåòó, ÷óäó,
âåðèòü ïðàçäíèêó, íî âäðóã,
ñëîâíî øàðèê íàäóâíîé,
ëîïíåò íåáî íàäî ìíîé.
1974
18.06.2003
* * * /Òû îòâåäåøü ñâîè ãëàçà…/
òû îòâåäåøü ñâîè ãëàçà… Íó ÷òî æ,
íå óïðåêàþ — íè ñòðîêîé, íè âçãëÿäîì.
Òû íå óõîäèøü.
Òû — ïåðåñòàåøü,
êàê òåïëûé äîæäü íàä ÿáëîíåâûì ñàäîì.
Íå îáúÿñíÿé.
ß âñå è òàê ïîéìó,
è óëûáíóñü — ñïîêîéíî è óñòàëî.
Âåäü â ýòîé æèçíè ñàäó ìîåìó
ëèøü òåïëîãî äîæäÿ íåäîñòàâàëî.
18.06.2003
Источник
Геннадий Григорьев. НАВСЕГДА ВНЕ
МОГИЛА МАНДЕЛЬШТАМА
От молнии, ударившей в висок,
на небесах не остается шрама.
Страну изъездив вдоль и поперек,
я не нашел могилы Мандельштама.
В ненастный день во всей моей стране
стонали сосны на ветру жестоком.
Я не нашел ее на Колыме,
Не обнаружил под Владивостоком.
Повсюду – жесткий, как короста, наст.
Ни номера, ни даты, ни завета.
И я не смог букет военных астр
oставить у надгробия поэта.
Окрест лежали горы и поля.
И люди шли и шли вперед упрямо.
И я подумал – Русская земля!
Ты вся, как есть – могила Мандельштама.
ЭТЮД С ПРЕДЛОГАМИ
Мы построим скоро сказочный дом
с расписными потолками внутри.
И, возможно, доживем – до…
Только вряд ли будем жить при…
И, конечно же, не вдруг и не к нам
в закрома посыплет манна с небес.
Только мне ведь наплевать на…
я прекрасно обойдусь без…
Погашу свои сухие глаза
и пойму, как безнадежно я жив.
И как пошло умирать за…
если даже состоишь в…
И пока в руке не дрогнет перо,
и пока не дрогнет сердце во мне,
буду петь я и писать про…
чтоб остаться навсегда вне…
Поднимаешься и падаешь вниз,
как последний на земле снегопад…
Но опять поют восставшие из…
И горит моя звезда – над!
* * *
ты отведешь свои глаза… Ну что ж,
не упрекаю — ни строкой, ни взглядом.
Ты не уходишь.
Ты — перестаешь,
как теплый дождь над яблоневым садом.
Не объясняй.
Я все и так пойму,
и улыбнусь — спокойно и устало.
Ведь в этой жизни саду моему
лишь теплого дождя недоставало.
САРАЙ
Ах, какие были славные разборки!
Во дворе,
под бабий визг и песий лай,
будоража наши сонные задворки,
дядя Миша
перестраивал сарай.
Он по лесенке, по лесенке –
все выше…
А в глазах такая вера и порыв!
С изумленьем обсуждали дядю Мишу
зазаборные
усадьбы и дворы.
– Перестрою! – он сказал.
И перестроит.
Дядя Миша не бросал на ветер слов.
Слой за слоем отдирал он рубероид –
что-то около семидесяти слоев…
Сверху вниз
летели скобы, шпингалеты…
(Как бы дядя Миша сам не рухнул вниз!)
Снизу вверх
летели разные советы…
В общем,
цвел махровым
цветом плюрализм.
Во дворе у нас
на полном на серьезе
дядя Миша
перестраивал сарай.
Дядя Боря,
разойдясь, пригнал бульдозер…
Дед Егор ему как рявкнет: –
Не замай!
Дело тонкое… К чему такие гонки?
И не каждому такое по уму!..
Мы с дружком глушили водку
чуть в сторонке,
с интересом наблюдая –
что к чему.
Вдруг стропила как пошли, просели…
(Ух, мать!)
Неужели план работ не разъяснен?
Дядя Миша, ты позволь…
Мы эту рухлядь
в четверть часа топорами разнесем!
Эй, ребята!
Кто ловчей да с топорами,
разомнемся?
Пощекочем монолит?
Дядя Миша говорит:
– Не трожь фундамент!
Он еще четыре века простоит.
Мы б снесли все до основ, как говорится…
И построили бы сауну… сераль…
На худой конец хотя бы психбольницу…
Дядя Миша
перестраивал сарай.
Мы с дружком сидим по-тихому,
бухаем.
В этом ихнем деле
наше дело – край.
Все равно сарай останется сараем,
как он там ни перестраивай са
рай
ТРИПТИХ
1.
Прощаясь,
ты опять пожмешь плечами.
Прости меня, но в этом сентябре
я о тебе печалюсь
в полпечали,
я в полтоски
тоскую по тебе.
Я берегу голосовые связки
и, в теплый шарф упрятав пол-лица,
в полголоса
рассказываю сказки
с концом счастливым,
но — не до конца.
Мне просто надоело на пределе
себя в своей удерживать судьбе.
хочу побыть при галстуке, при деле
/прости, что я об этом — при тебе/.
Я, как всегда, вполне полусерьезно
полушучу.
Коронный жанр — раек!
И надвое раскалываться поздно,
и налито, как прежде, до краев.
Мне самому пока исход неведом,
но незачем заглядывать в меню.
Все сказки
я закончу хэппи-эндом,
и лишь с одной
пока повременю.
2.
Опять ко мне,
угрюмый и небритый,
не для чудес, а так — на огонек,
с бутылками, со свертками, со свитой
заходит полупьяный полубог.
И вновь его кулак грохочет по столу:
«Пошто такие муки нам? Пошто?»
Торжественно молчат полуапостолы,
почтительно принявшие по сто.
Он стал бы богом, да не видит толку.
А без толку зачем пугать народ?
И мой сосед подглядывает в щелку,
как полубог со мною водку пьет.
3.
Я рукописей сих не издавал.
неважно кто — стилист или апостол,
я бога для себя не создавал.
А может быть, не сознавал, что создал.
Но — авторства не стану отрицать,
когда мне скажут: «Вот твое творенье…»
Когда лицо уходит вглубь лица,
а позвоночник обретает зренье
и авторучка обретает плоть —
становится суставчиком тревожным
и кровоточит…
я шепчу: «Как можно меня так мучить?»
Но молчит Господь.
И только в крик: «Когда же наконец
захлопнется проклятая страница,
где тварью притворяется творец.
А тварь творцом. И черт-те что творится».
* * *
Бога нет…
Ну что ж, и слава Богу…
Без Него достаточно хлопот.
Сея в сердце смутную тревогу,
над землей
пасхальный звон плывет.
Бога нет…
Но так, на всякий случай,
позабыв про деньги и харчи,
затаи дыхание и слушай,
как пасхальный звон плывет в ночи.
Все сильней, все праведней, все выше
золотой
звучащею стеной
движутся колокола,
колыша
черный воздух
над моей страной.
Бога нет…
Ну что ж, я понимаю…
И, влюбленный в белый, бедный свет,
я глаза спокойно поднимаю
к небесам,
которых тоже нет.
_________________________________________
Об авторе: ГЕННАДИЙ ГРИГОРЬЕВ
(14 декабря 1950 — 13 марта 2007 ) Родился в Ленинграде. Как поэт стал формироваться в литературном клубе «Дерзание». По словам Виктора Топорова (критика, переводчика, одного из руководителей клуба «Дерзание»), Григорьев «вышел из клуба «Дерзание» и навсегда остался человеком клуба. Только теперь это не поэтический клуб во Дворце пионеров, а знаменитые кафетерии того времени — «Академичка» и «Сайгон». Здесь его слушатели, почитатели, приятели и учителя».
Григорьев учился один семестр на филфаке ЛГУ, один семестр — в Литературном институте им. Горького.
Работал матросом-мотористом, проходчиком в Ленметрострое. Занимался журналистикой: был корреспондентом в ведомственной газете «Ленинградский метростроитель», писал в детские журналы. В начале 1990-х гг. совместно с Николаем Голем вёл в Санкт-Петербургской газете «Смена» рубрику «Поэтерий «Гамбургский счёт». В соавторстве с писателем Сергеем Носовым создал развлекательную радиопередачу «Литературные фанты», за которую получил премию журналистского профессионального конкурса «Золотое перо-98». Был членом Союза писателей Санкт-Петербурга.
Книги:
Алиби. Сборник стихов. — Ленинград, 1990.
Свидание со СПИДом. — Ленинград, 1990
Нет бездельников у нас. (В соавторстве с Николаем Голем)
Мы болеем за «Спартак». 1997
Доска, или Встречи на Сенной: Поэма-быль. — СПб.: «ЛИК», 1998 (переиздание 2003). (В соавторстве с Сергеем Носовым)
Выдержка: Сборник стихов. — СПб.: МобиДик, 2007 (посмертно)
Источник
Человек свободный
Он был свободным человеком. Он старался казаться счастливым человеком, и это ему удавалось, но был он прежде всего человеком свободным. Делал что хотел; когда ничего не хотел делать, ничего не делал. Писал что хотел. Жил как хотел. Ему удалось сформулировать лозунг целого поколения, прожившего всю свою жизнь в стране, где ничего не менялось, и на склоне лет угодившего в эпоху больших перемен: «Не сломленных во время перегиба / не перегнешь во время перелома».
Программа жизни и реквием
Он вообще был мастером точных стихотворных формулировок. «Но даже б…дь, больную СПИДом, / своим властям родным не выдам». С одной стороны, шутка, а с другой – лозунг и пароль независимого человека, которого так просто не отменишь указом. Геннадий Григорьев, родившийся в 1950 году, умерший в 2007-м, не печатавшийся в 1960-е и 1970-е, в годы перестройки издавший два сборника стихов и две поэмы, в далеком, ныне уже историческом, если не доисторическом 1969 году в свои 19 лет написал стихотворение, которому оставался верен всю жизнь.
Всю жизнь оно было его программой. Теперь стало его реквиемом. Это – «Этюд с предлогами». Одно из самых лучших и самых печальных исповеданий поэтической и человеческой свободы. «Мы построим скоро сказочный дом / С расписными потолками внутри. / И, возможно, доживем до… / Только вряд ли будем жить при…» Это про всех, надеющихся дожить если не до полного и всеобъемлющего счастья, то по крайней мере до сказочного дома с расписными потолками.
А вот это уже специально про него, про поэта: «И пока в руке не дрогнет перо, / И пока не дрогнет сердце во мне, / Буду петь я и писать про… / Чтоб остаться навсегда вне…» Так оно и было. Этому Геннадий Григорьев оставался верен. Про что бы он ни писал, – про счастливую и несчастную любовь, про парк Монрепо в Выборге, про старые шведские и финские названия нынешних русских дачных поселков, про университетскую столовку, Васильевский остров, про окно, которое он открывает, как книгу, чтобы читать снег, про команду «Зенит» или про перестройку – он всегда оставался вне партий, влияний, социальных слоев и профессий. За исключением одной-единственной профессии – профессии поэта. «И, конечно же, не вдруг и не к нам / В закрома посыплет манна с небес. / Только мне ведь наплевать на… / Я прекрасно обойдусь без…» И этому был верен Геннадий Григорьев. Ему действительно было наплевать на все, от материального благополучия до морального удовлетворения. Случалось, он прекрасно обходился без паспорта и без денег. Только без одного он обойтись не мог – без стихов, без точного складывания слова к слову, созвучия к созвучию.
Один из главных парадоксов жизни и поэзии Геннадия Григорьева – можно (и нужно) быть свободным во всем, но только не в деле, которое ты считаешь своим
«Погашу свои сухие глаза / И пойму, как безнадежно я жив. / И как пошло умирать за… / Если даже состоишь в…» Он никому не был должен. Состоял в Союзе писателей Петербурга, куда был принят в конце 1980-х. Но это было совершенно неважно. На самом-то деле он нигде не состоял, как это и положено поэту. «Поднимаешься и падаешь вниз, / Как последний на земле снегопад. / Но опять поют восставшие из… / И горит моя звезда над…»
Глазомер и свобода
С двумя своими однофамильцами – Аполлоном и Олегом Григорьевыми – его объединяла именно эта верность поэтической свободе, готовность нарушить любые конвенции и условности, за исключением одной – поэтической. Его отпевали на сестрорецком кладбище неподалеку от могилы Мосина, создателя знаменитой винтовки, а похоронили на самом высоком холме погоста – неподалеку от могилы Зощенко. Судьба распорядилась верно, потому что в Геннадии Григорьеве соединялись винтовочная меткость, зощенковский юмор и зощенковская печаль.
Никто точнее и смешнее, политологичнее и психологичнее не смог описать перестройку, как это сделал он в стихотворении «Сарай»: «Ах, какие были славные разборки! / Во дворе под бабий визг и песий лай, / Будоража наши сонные задворки, дядя Миша перестраивал сарай… / Сверху вниз летели гайки, шпингалеты, / Как бы дядя Миша сам не рухнул вниз. / Снизу вверх летели разные советы. / Словом, цвел махровым цветом плюрализм…» Казалось бы, ему прямая дорога в эстрадные поэты, туда, к весельчакам и пересмешникам. Ан нет, для этого он был слишком лиричен, хотя всякий, кто хоть раз слышал, как он читал стихи, согласится: это – не комнатная и не подстольная поэзия. Это стихи для публичного, громкого, открытого, эмоционального говорения.
Ничего расхристанного, раздрызганного, нерифмованного. Он любил свободную жизнь, но свободного стиха не любил, в чем и признавался в одном из своих стихотворений. Собственно, в этом и заключен один из главных парадоксов григорьевской жизни и поэзии – можно (и нужно) быть свободным во всем, но только не в деле, которое ты считаешь своим. В жизни можно вытворять черт-те что, да хоть в кадку с пальмой помочиться в холле Дома творчества, но в стихах, будь любезен, рифмуй. В жизни можно быть пьяным, пожалуйста, – но нельзя быть пьяным в стихах.
Григорьевский фольклор разнообразен, под стать есенинскому фольклору. Во всех рассказах о похождениях Геннадия Григорьева есть одна черта, которая позволяет вспомнить фразу Мариенгофа о Есенине же: «Я видел, как Есенин бил стекла, но я ни разу не видел, чтобы Есенин порезался…» Вообще-то это определение поэзии, а не просто загула поэта. Поэзия она ведь вся состоит из свободного, ничем не стесненного выплеска эмоций («битье стекол»), который при ближайшем рассмотрении оказывается выверен, как марш, как удачное наступление («ни разу не порезался»).
В стихах Геннадия Григорьева как раз и была эта выверенность, то, что Мандельштам называл «не прихоть полубога, но хищный глазомер простого столяра». Геннадий Григорьев выстраивал стихи. Поэтому он обожал сочинять чайнворды и кроссворды. Поэтому он, ненавидевший работу на заказ, однако же, сочинил для детского отдела петербургского «Радио России» более 200 радиопьес. Ведь в литературе для детей куда как важен «хищный глазомер простого столяра», соединенный со странной свободой настоящего поэта. А все это было у Геннадия Григорьева, прожившего жизнь в Ленинграде и Петербурге, похороненного в Систербеке – Сестрорецке – на самом высоком холме сестрорецкого кладбища.
Источник