О чем пьеса горина дом который построил свифт
Дом, который построил Горин
Автор: Юрий Богомолов
Каждый год, в день кончины Гриши, Григория Горина, трудно поверить, что это правда. В эти дни, когда ему могло бы исполниться 80, страшно подумать: 20 лет без малого, как его нет с нами. Хотя как сказать…
Обет молчания Свифта
Почему-то кажется, что он всё еще с нами, среди нас, что он никуда не уходил.
Память – живучее существо. В иных случаях она живет много дольше чем человек: вот же он – рядом, на расстоянии протянутой руки… На виду и на слуху со своей доброжелательной иронией и шепелявой дикцией.
И дольше века будет длиться память о нем. Как веками реет память о его героях – Тиле Уленшпигеле, бароне Мюнхгаузене, Джонатане Свифте, авантюристе Калиостро, библейском царе Соломоне…
В том числе благодаря спектаклям и фильмам, поставленным и снятым по его пьесам. А если сегодня нет его новых пьес, новых рассказов, так это потому, что он всего лишь дал обет молчания, как и его герой Свифт.
Молчание большого писателя – от отчаяния. Оно не сатирическое; оно саркастическое, как у нафантазированного Гориным Свифта.
Кадр из фильма «Дом, который построил Свифт». 1982 год
…Джонатан надвинул на глаза черную повязку и плотно сомкнул уста, чтобы отрешиться от реальности. Он не смеется над ней, не борется с ней и не судит ее; он судит о ней. О лилипутах с лилипутскими амбициями. О Великане с его неуместностью в этом лучшем из миров.
Наконец, о рыжем констебле, который прожил несколько жизней в разных эпохах, и в каждой из них служил тюремщиком. Хоть при Георге, хоть при Эдуарде, хоть при Генрихе…
Обидно и стыдно стало рыжему констеблю, и он выпустил на волю арестованных артистов.
Другие страны
…Оборачиваешься на 2000-й и думаешь: господи, так ведь автор жил и умер в другой стране. В другом Государстве. С другой Конституцией. С другими представлениями о том, что прилично, что неприлично в обществе.
Наконец, с другим телевидением.
С тем телевидением, когда еще было живо ток-шоу «Час пик», основанное Владом Листьевым. И если хватит воображения представить – с ведущим… Дмитрием Киселевым, тогда казавшимся вполне приличным человеком.
И трудно поверить, но в той РФ еще выходила шоу-программа «Куклы» с текстами Виктора Шендеровича и невозможна была «Международная пилорама» с кривляющимся Кеосаяном.
…А пьеса «Дом, который построил Свифт» была написана в третьей стране, называвшейся Советским Союзом и столь похожей на нынешнюю Российскую Федерацию.
В той стране мы и познакомились.
С Гришей мы встретились на временной работе в «Спутнике фестиваля» — издание информационно-развлекательного назначения, выходившее в те дни, когда Москва становилась столицей мирового прогрессивного кино. (Так велено было считать.) То были лихорадочно веселые дни: в светлое время суток — просмотры, потом до утра ночной бар в гостинице «Москва». Приоткрывалось окно, то бишь форточка, и с Запада начинало сквозить свободой: отчасти — мысли, но в большей степени чувств.
Потом минуло порядочно лет, и мы встретились уже домами и семьями в Большом Гнездниковском переулке. У него был спаниель Патрик, жуткий флегма. (Гриша говаривал, что он бы на него смотрел целыми днями, если бы не надобность что-то сочинять.) У меня — северная лайка Мишка. Мы нередко встречались на собачьей площадке с видом на Госкино с одной стороны и на новое здание МХАТа — с другой. При встрече он говорил: «Пообщаемся как люди». Пока наши спутники обнюхивались и делали свои дела, мы обменивались новостями из мира искусств и впечатлениями о фильмах, спектаклях…
Чаще всего разговор шел о цензурных покушениях на авторские тексты. Многое удавалось отстаивать, но не всё. В фильме «О бедном гусаре» герой Евгения Леонова, войдя в роль карбонария, хотел было перед фальшивым расстрелом для пущей выразительности выкрикнуть: «Прощай немытая Россия, страна господ, страна рабов…». Но какой-то Мерзляев из Госкино решительно воспротивился, и пришлось Лермонтова поменять на Пушкина: «Сижу за решеткой в темнице сырой. Вскормленный в неволе орел молодой…».
Мерзляеву, правда, и эта метафора не понравилась.
Дом, который построил Горин
…Самое памятное из тех общений — рассказы о претензиях цензоров к его «Свифту».
Шел 1982 год — картина тогда с большим трудом продиралась на телеэкраны. Снятая Марком Захаровым, она была уже готова к выходу в эфир, а тут возьми да и умри один из генсеков — не припомню какой. Помню только, что его с подобающей пышностью хоронили. И нам, жившим близ Елисея, вышла даже некоторая польза, поскольку центр был перекрыт, и мы почти без очереди могли в этом Елисее отовариваться сосисками.
В общем, нам-то хоть какая выгода, а картине — вред, в ней ведь профанировалась погребальная церемония. Фильм начинался как раз с похорон Свифта под колокольный звон, да еще понарошку и как бы не впервой.
Теленачальники объясняли Горину и Захарову: «Ну, вы же должны понимать, как это будет бестактно смотреться…».
И они были правы. Вид прихожан собора Св. Патрика, скорбящих по декану, который умирает всякий раз ровно в пять, хоть часы проверяй, не может не вызвать по меньшей мере улыбку. Прихожане готовы подтвердить:
Во всем порядок любит, аккуратность,
И если переходит в мир иной, то ровно в пять.
Но самую крайнюю бестактность цензоры обнаружили как раз в новелле о рыжем констебле.
Перелистывая свои прошлые жизни, констебль не на шутку испугался. Будучи человеком набожным, Джек припомнил себя среди стражников, ведущих связанного Иисуса на Крест. И свидетельство тому нашел. Аккурат в соборе Святого Патрика на одной из картин он опознал себя – рыжие усы, веснушки, уши торчат… И дальше со всеми подробностями описывает, как все было.
Явственно помню, словно случилось это вчера… Помню, как вывели Его, как орала толпа, «как воины, раздевши Его, надели на Него багряницу, и, сплетши венец из терна, возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость, и, становясь перед Ним на колени, насмехались над Ним, говоря — радуйся…» А я стоял рядом. Вооруженный. Смотрел… И пальцем не пошевелил, чтоб спасти невинного...
Джек предупреждает, что он мог бы простить себе многое, но такого простить не в силах.
Советская цензура тоже не простила этого Горину. В пьесе Иисус присутствует, а в фильме его нет. Почему, гадать особо не приходится. Примерно по той же причине, по какой Берлиоз остался недоволен антирелигиозной поэмой Ивана Бездомного. Идеологические вертухаи не могли допустить хотя бы условной легализации Господа Бога.
Автора деликатно попросили, чтобы его герой вспомнил бы себя охранником не у Христа, а у вождя восставших рабов Спартака. Начальство предпочитало религиозному раскаянию — классовое.
…Один из «стражников» в Худсовете, как рассказывал Гриша, не рискнул прямо упрекнуть его в негативном отношении к человеку из правоохранительных органов. В кулуарном разговоре во время перекура член худсовета старался объяснить, что констебль вполне себе положительный герой; он из эпохи в эпоху исполняет свой профессиональный долг. У него нет оснований менять свою судьбу.
Видно было, что его эта история лично задела. Потом выяснилось, что в претензии к автору был бывший сотрудник КГБ.
Сегодня-то мы знаем, что жизнь по части иронии превзошла вымысел. Стражники становятся губернаторами, а то и бери выше.
…За окном «Дома, который построил Свифт» лица горожан, равнодушно взирающие на Доктора и на нас.
Вот они — настоящие «еху»! Вглядитесь в эти тупые физиономии… Их ничто не волнует, ничто не может растормошить! Свифт окружен стеной непонимания!! Он нанял актеров, чтобы те несли людям его мысли. Но наш губернатор оказался хитрее — он нанял зрителей!.. Круг замкнулся!..
Ну, не совсем. Захотелось чуточку поправить моего любимого автора:
— Наш губернатор нанял телезрителей.
Любимец Бога
Недорассказанная притча о царе Соломоне, — самом, может, изысканном легендарном мудреце…
Что касается фабулы, то она обрывается на самом интересном месте. Следует сцена официального свидания при стечении народных масс.
Они обнялись и расцеловались, чем вызвали всплеск ликования толпы… Солнце опустилось за стену городских ворот, и Иерусалим начал быстро погружаться во тьму…
Это последние строчки сценария. Фабула погрузилась во тьму, но контуры сюжета более или менее очевидны. Как и пообещал автор: «…многое уже ясно».
Ясно, что царю Соломону предстоит трудный выбор. Он слишком страстен, чтобы позволить разуму возобладать над чувствами. Он достаточно мудр, чтобы дать волю чувствам.
А как жить? И как быть?
Может, так, как жил да был Григорий Горин.
«Он не просил себе долгой жизни, не просил себе богатства, не просил себе душ врагов твоих, но просил себе разума, чтобы уметь судить…».
Он не хотел, чтобы его числили сатириком.
Согласен был значиться юмористом.
«Для меня, — записал он в своей автобиографии,- сатирики — это узаконенные обществом борцы, призванные сделать окружающую жизнь лучше. Я давно заметил, что наша жизнь от стараний писателей лучше не становится. Другое дело — ее можно сделать чуть легче, если научить читателей не впадать в отчаяние».
Одним из лекарств от болезни, именуемой «отчаянием», считается ирония. На нее и был необычайно щедр доктор (по своему образованию) Горин.
Кадр из фильма «Формула любви». 1984 год
Ироничные доктора раньше или позже становятся философами, а затем и мудрецами. До него был доктор Чехов. Затем — доктор Булгаков. Потом уже он, Горин, который так удачно и жизненно прописал образ доктора-философа в киноповести «Формула любви». Они, любимцы Бога, обречены стать мудрецами.
Как царь Соломон.
Доисторическому Соломону было в чем-то легче слыть мудрецом и сыпать афоризмами, обладая неограниченной и бесконтрольной властью. А в чем-то — сложнее.
Чем примечательны доисторические времена? Тем, что тогда не было морали, регулирующей человеческое общежитие; она только складывалась, отстаивалась. Библейский царь Соломон, видимо, и олицетворял этот противоречивый и извилистый процесс.
В начале 1990-х, коими датируется работа Горина над «Любимцем Бога», старая мораль сдулась, новая не вызрела.
Жизнь и быт огромной страны зависли между Разумом и Инстинктом.
Забыть Герострата
…Еще в глухое советское время Горин написал пьесу «Забыть Герострата». Некий чиновник сказал ему с искренним состраданием: «Григорий Израилевич, вы же русский писатель? Так?! Зачем же вы тогда про греков пишете, а?».
Писатель не нашелся, что ответить. Ответил, что называется, на лестнице, то есть мысленно и в том духе, что, кроме учреждения, в котором служит чиновник, существует иное пространство, имя которому — Вселенная.
И кроме календарика с красными датами есть иное время, имя которому — Вечность.
И что если жить по такому календарю, то получается, что нет «вчера» или «завтра», а все люди – современники.
фото: Архив фотобанка/FOTODOM
Источник
Рецензия на спектакль «Дом, который построил Свифт»
Театральный критик Дмитрий Циликин — о спектакле «Дом, который построил Свифт» в Театре Комиссаржевской.
Определение — из пьесы Григория Горина, медсестра Эстер наставляет доктора Симпсона: «Вы находитесь в необычном доме, общаетесь с неодномерными людьми. Не торопитесь делать о них выводы!»
Дом, который построил Свифт, — это мир, который придумал Горин. Его отличают черты, присущие всем лучшим горинским сочинениям: язвительная ирония и нежность, блестящее остроумие, горечь парадоксов, печальное понимание человеческой природы, но и мудрое сочувствие к человеческой породе. Как и в «Мюнхгаузене», главная идея — противостояние художника, поэта и мещанского общества, которое поэта вроде бы чтит, но, стоит ему выйти за рамки пошлых обывательских правил, немедленно и сладострастно его уничтожает.
В свое время вокруг «Свифта» шума было меньше, чем по поводу знаменитых «Тиля» или «Самого правдивого», но сейчас репертуарный выбор режиссера Александра Баргмана надо признать безупречным, снайперским. Текст написан будто вчера — скажем, губернатор изрекает: «Небо над Ирландией — часть Ирландии!» Общественная ситуация снова повернулась так, что сарказм Горина звучит едва ли не злободневнее, чем в 1980–м. Чего стоит сцена заседания опекунского совета как раз у губернатора: декан собора Святого Патрика в Дублине великий писатель Джонатан Свифт признан безумным, что дает возможность не принимать его памфлеты всерьез. Однако новый психиатр простец Симпсон публично ставит Свифту диагноз: здоров, что рушит всю конструкцию лжи и лицемерия, и ее надо срочно чинить. В спектакле в офисных креслах восседают дядьки в офисных костюмах — актеры Комиссаржевки отменно точно и очень смешно рисуют шаржи на совершенно конкретных членов российского начальства.
Характерная особенность стиля Горина — сатира у него неотделима от проникновенного лиризма, и тут режиссер следует драматургу. Художник Анвар Гумаров перекрыл зеркало сцены черной стеной, в ней имеются двери и окна, кое–что играют на оставшейся полоске авансцены (урезанной к тому же люком, символизирующим отверстый зев могилы, из которого выскакивают диковинные свифтовские персонажи). Когда стена уплывает вверх, открывается ни больше ни меньше космос. В нем парит летающий остров Лапута, очерченный светящимся контуром, он усеян разнокалиберными гранеными астероидами, в нужный момент превращающимися в куски сахара, — с их помощью лилипуты пытаются забраться на чайную чашку. Но и чашка — не чашка вовсе, а эдакая застекленная конструкция, как бы заключенная в музейную витрину мгновенно узнаваемая комната в коммуналке: с засаленными обоями, радиолой, креслом с зеленой обивкой, какие делали в 1960–е.
Там и обитает Свифт — Геннадий Алимпиев необычайно достоверен в изображении сильно поюзанного жизнью ленинградского интеллигента, филолога, наверно, или и впрямь писателя, с седыми патлами, в мешковатых штанах и растянутой кофте. Сквозь этот нескладный облик проступает личностная значительность — и совершенно объяснима любовь к нему Эстер и Ванессы (две реальные женщины в жизни Свифта; спектакль украсили работы Евгении Игумновой и Маргариты Бычковой).
В слаженном в целом ансамбле все же выделяется Сергей Бызгу — роль дворецкого Патрика стала его прямо–таки бенефисом: это стремительный залихватский, притом ювелирно отделанный гротеск. Очевидно выросли Иван Батарев — Симпсон и Егор Бакулин, играющий несколько ролей. Вообще работа с этим режиссером (ставшим в прошлом году главным) труппе явно на пользу. Тем более что она не окончена: спектакли Александра Баргмана — всегда живые структуры, не только способные, но и предрасположенные к саморазвитию.
Выделите фрагмент с текстом ошибки и нажмите Ctrl+Enter
Источник
Дом, который построил Горин (заметки о фильме «Дом, который построил Свифт»).
Я очень любил (и сейчас люблю) фильм Марка Захарова по сценарию Григория Горина «Тот самый Мюнхгаузен». Поэтому я не смог смотреть ни «Формулу любви», ни «Дом, который построил Свифт», когда эти фильмы вышли на экран в бывшем СССР: они мне казались очень слабыми по сравнению с «Мюнхгаузеном». «Формулу любви» я выключил ещё в самом начале (но потом, через несколько лет, всё-таки посмотрел), а «Дом…» досмотрел до конца первой серии и больше уже не смотрел ни разу. Должен отметить, что тогда я не интересовался биографией Свифта, и потому многие моменты фильма были мне непонятны. Да и слишком многое меня в нём раздражало: слабая режиссура, затянутость многих сцен, нелепые музыкальные номера и т.д. и т.п. Но один фрагмент из рассыпчатой мозаики фильма мне запомнился: судьба полицейского, которому арестованный актёр помогает «вспомнить» его предыдущие жизни. Оказалось, что и во всех своих предыдущих реинкарнациях он всегда был полицейским-охранником. Огорчённый этим неожиданным открытием, полицейский решает переломить свой рок и выпускает арестованных артистов, за что получает смертельную пулю от своего напарника. Помню, что тогда я оценивал этот сюжет исключительно с точки зрения индивидуальной судьбы этого «вечного» охранника: сюжет был трагически-забавным, но не более.
Недавно я пересмотрел «Дом, который построил Свифт», лучше подготовившись на этот раз: — прочитав краткую биографию Свифта. И хотя я стал лучше понимать запутанные отношения Свифта с двумя юными его воспитанницами, общее моё отношение к фильму не изменилось: всё, что раздражало меня раньше, раздражало и на этот раз. Но тот самый сюжет с полицейским, которым завершается первая серия фильма, снова привлёк моё внимание. Я подумал, что его можно интерпретировать и в более обобщённом виде: как призыв освободить советское искусство (представленное в фильме арестованной актёрской труппой) от уз цензуры, для чего представители власти, держащие его под замком, должны ослушаться вышестоящих инстанций, хоть это и может привести к жертвам (искусство, как известно, требует жертв). Подумав ещё немного, я пришёл к ещё более широкому обобщению: а не хотел ли автор сценария Горин этим эпизодом обрисовать всю историю Российского государства, которое всегда было по сути своей полицейским, и подтолкнуть понимающего зрителя к той простой идее, что изменить судьбу России можно будет только тогда, когда её «сторожевые псы» перестанут нести свою службу и выпустят пленников системы на волю (пусть даже ценой ожидаемых жертв)? Я даже удивился тому факту, что советская цензура не вырезала тогда весь этот эпизод из фильма. Потом вспомнил, что книга Чернышевского «Что делать?» начинается как любовный роман, и что на уроках литературы нам объясняли, что Чернышевский сделал это сознательно, рассчитывая, что цензоры, сочтя роман таковым, не станут читать его дальше и не доберутся до его реального содержания. Не применил ли Горин тот же приём: наполнил сюжет многочисленными деталями взаимоотношений Свифта с женщинами, а самый главный эпизод – с раскаявшимся полицейским – «спрятал» в самой середине фильма? Проиграв в уме все эти варианты, я решил проверить – а есть ли доказательства этому в сценарии, или я всё это придумал сам для себя без всякого на то основания? Ведь, действительно, эпизод этот в фильме довольно краток и вначале идёт точно по написанному сценарию (пропускаю начало их диалога):
Рыжий констебль. Вспомнить прошлую жизнь… Значит, мы остановились на
том, что я стою на рыночной площади возле тюрьмы…
Некто. Это уже при короле Георге?
Рыжий констебль. Да.
Некто. Ну, и вспоминайте дальше…
Рыжий констебль (закрыв глаза). Потом мне, стало быть, тридцать…
Двадцать… Я женюсь на Полли.
Некто. В прошлой жизни вы тоже женились на Полли?
Рыжий констебль (мучительно напрягая память). Получается так. Только та
Полли была помоложе… И не такая толстая… Она больше похожа на Кэтти,
одну девицу, с которой у меня было кое-что, когда я ездил к родственникам в
Манчестер…
Некто. Не отвлекайтесь. Вспоминайте сосредоточенно. Вот вам двадцать, и
вы женитесь на Полли, похожей на Кэтти, потом вам десять, потом вам пять…
четыре… три… два… один… Вы в утробе… Назад! Назад!.. И вот вы в
своей позапрошлой жизни…
Рыжий констебль. Это еще, значит, уже при короле Эдуарде?
Некто. Да. Вспомнили что-нибудь?
Рыжий констебль (испуганно). Вспомнил.
Некто. Что?
Рыжий констебль. Стою возле тюрьмы на рыночной площади…
Некто. Не путаете?
Рыжий констебль. Нет. Точно… Стою на посту, охраняю тюрьму.
Некто (печально). Да. Я так и думал.
Рыжий констебль. Что это значит, сэр?
Некто. Нет смысла вспоминать дальше, Джек… Боюсь, что картина будет
одна и та же: время станет меняться, а вы все будете стоять на посту на
рыночной площади…
Рыжий констебль (чуть обиженно). Почему?
Некто. Очевидно, такова ваша судьба, Джек.
Рыжий констебль. Это очень обидно, сэр.
Некто. Что тут поделаешь…
Рыжий констебль. Это очень обидно, сэр… Я предполагал, что в прошлой
жизни мне не пришлось быть каким-нибудь важным лордом или деканом, вроде
нашего Свифта, но с другой стороны… За что ж так со мной?.. Стою и стою, и
ничего не меняется…
А вот теперь – текст сценария, который в фильм не вошёл (и который подтверждает правоту моего первого предположения о более общем характере этого эпизода, чем то, что было оставлено в фильме):
Некто. Извините, Джек, но в этом вы сами виноваты…
Рыжий констебль. Я?
Некто. Разумеется. Что вы сделали для того, чтоб хоть чуть-чуть
изменить свою судьбу? Был ли в вашей прошлой жизни хоть один решительный
поступок?.. Вы всегда охраняли тюрьму… И при Георге… И при Эдуарде… И
при Генрихе…
Рыжий констебль. Но ведь в тюрьмах сидят разбойники!
Некто. Это как посмотреть, Джек. Робин Гуд был разбойником, а
впоследствии стал героем. Жанна д’Арк— еретичкой, а через сотню лет она —
святая… И только вы, Джек, тупо стережете замки тюрьмы из века в век, не
раздумывая и не размышляя! Вот и сейчас чем вы заняты?
Рыжий констебль. В каком смысле?
Некто. Ну, чем вы сейчас здесь заняты? Для чего поставлены?
Рыжий констебль. Сторожить…
Некто. Значит, через сотню лет, если вам вдруг захочется освежить
память об этом дне, что вам суждено припомнить? А ничего хорошего. Вы снова
стоите и сторожите безвинных людей, которых упрятали за решетку…
Рыжий констебль. А за что они вас посадили?
Некто. За что сажают в Ирландии?.. За что угодно… Меня — за то, что
вечно живу… Скажите, Джек, разве это преступление?
Рыжий констебль угрюмо задумался.
Доктор (Свифту). Извините, сэр, я вынужден вмешаться… Такие разговоры
опасны… Поверьте, я не новичок в психиатрии…
— Т-сс!
Этот звук раздался откуда-то сзади. Доктор испуганно обернулся и
увидел, что сзади стоят несколько горожан и прикладывают палец к губам.
— Т-сс!
Рыжий констебль вновь подошел к решетке фургона.
Рыжий констебль. Господин Некто.
Некто. Я здесь, Джек.
Рыжий констебль. Господин Некто, скажите, как далеко это зашло?
Некто. Что именно?
Рыжий констебль. С какого времени я охраняю тюрьмы?
Некто. Этого я не знаю, Джек. Вспоминайте сами.
Рыжий констебль. Но ведь вы говорите, что живете несколько тысяч лет.
Некто. Да. Это так. Но я не обязательно должен был встречаться с вами.
Что вас волнует? Средние века? Нашествие норманнов?!
Рыжий констебль. Тридцать третий год…
Некто. Что?
Рыжий констебль. Тридцать третий год от Рождества, год распятия!
(Переходя на шепот.) Я набожный человек, сэр. Я прощу себе все, кроме
этого… Вспомните. Тридцать третий год. Иерусалим… Городская тюрьма…
Стражники выводят Иисуса из тюрьмы…
Некто. Бог с вами, Джек, я этого не помню…
Рыжий констебль. Зато другие помнят… У нас в соборе расписан купол…
Там есть и такая картина… Его ведут связанного… Рядом толпа,
легионеры… А справа на посту стоит стражник… Рыжие усы… Веснушки…
Уши торчат… (Заскрежетал зубами.)
Некто. Образумьтесь, Джек! Это были не вы!
Рыжий констебль (в отчаянии). А кто же?
Некто. Уверяю вас. Это был другой человек…
Рыжий констебль. Тогда почему я помню, как все было? Явственно помню,
словно случилось это вчера… Помню, как вывели Его, как орала толпа, «как
воины, раздевши Его, надели на Него багряницу, и, сплетши венец из терна,
возложили Ему на голову и дали Ему в правую руку трость, и, становясь перед
Ним на колени, насмехались над Ним, говоря — радуйся…» А я стоял рядом.
Вооруженный. Смотрел… И пальцем не пошевелил, чтоб спасти невинного…
Некто. Вы ошибаетесь, Джек!..
Рыжий констебль. Нет, сэр! Теперь я понимаю, что это был я. И вот
откуда началась моя судьба!!! И повторяться ей несчетное количество раз,
если б вы, сэр, не научили меня вспоминать… А теперь я должен что-то
изменить… (Полез за пояс, достал ключ, начал открывать замок решетки.)
Дальше сценарий совпадает с фильмом. Как видно, мои фантазии про обобщённый образ российской истории зашли слишком далеко. Горина понесло совсем в другую сторону – в христианскую апологию. При этом он «перекраивает» историю Вечного Жида в историю Вечного Охранника.
Доктор (выбежав из укрытия). Что вы делаете, сержант?
Рыжий констебль (выхватив пистолет, навел на Доктора). Не подходить!!
Я, сержант Джек, считаю этих людей невиновными и дарую им свободу…
Вбегает Черный констебль.
Черный констебль. Джек, что ты делаешь? Рехнулся?!
Рыжий констебль (наводя на него пистолет). Не подходи! Я, сержант Джек,
выпускаю этих людей…
Черный констебль. А что я скажу судье?!
Доктор. Констебль! Вас накажут!! Вас сурово накажут!!
Черный констебль. Нам грозит трибунал, Джек… Одумайся!
Рыжий констебль. Ты сам одумайся… Вспомни! Сходи в храм, посмотри
картину — не найдешь ли свою рожу среди легионеров?..
Черный констебль. Каких легионеров? Он совсем свихнулся!
Рыжий констебль (актерам). Я вас отпускаю! (Вставил ключ в замок,
повернул.)
Черный констебль. Стой! (Неожиданно выхватил пистолет, выстрелил в
Рыжего констебля.) Извини, Джек! Но это — мой долг! Я — на службе!
(Кричит.) Тревога! (Убегает.)
Рыжий констебль пошатнулся, упал на руки Доктора.
Из фургона вышел Некто, склонился над констеблем.
Рыжий констебль. Ну, вот и все, сэр…Видите, как просто… Теперь у
меня все будет по-другому?..
Некто. Конечно, Джек. Все по-другому. Теперь пошел новый отсчет…
Совсем новый…
Рыжий констебль (умирая). Нет, сэр… Совсем новый не обязательно…
Пусть Полли повторится… и Кэтти…
Некто. Конечно. Пусть повторятся…
Рыжий констебль. Но финал пусть будет другой.
Некто. Конечно, Джек. Другой… Теперь у вас всегда будет спокойно на
душе… И вы будете всегда видеть такое синее-синее небо… Как сейчас…
Понятно, что тогда вся это прохристианенная часть в фильм войти не могла. Я не знаю, зачем Горин её включил: было ли это естественным проявлением его собственной натуры, или он просто считал, что объяснять что-либо русскому населению про мораль эффективнее всего через образ Христа? Могу только отметить, что этот приём для него не случаен: в фильме «Убить дракона», где он также был сценаристом, рыцарь Ланцелот перед поединком с Драконом вдохновляется образами христианских святых (у Шварца этого, естественно, нет). Меня тогда это очень возмутило, и фильм мне не понравился (по многим параметрам, но в том числе и по этому). Так или иначе, но дом, который строил Горин, был в значительной степени христианским, что, насколько мне известно, гармонировало с его творческим окружением. По счастью, «Мюнгхаузена» это не коснулось.
Д.Г. 2018
Источник